Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Расход покрыт! – тоном, не терпящим возражений, мнений и дискуссий, прервала Вера. – Идите, Владимир Сергеевич.

Признаться, Веру Игнатьевну этот разговор вымотал. Она чувствовала себя гадко. Она верила Кравченко. И была глубоко расстроена тем, что вынуждена была унизить его подозрением.

Выйдя из профессорского кабинета, Владимир Сергеевич первым делом столкнулся с Дмитрием Петровичем. Тот как раз выходил из палаты в сопровождении Порудоминского. Кравченко, прихватив Концевича за плечо, поволок его на задний двор. В какой-то момент Дмитрий Петрович не на шутку испугался, но тут же взял себя в руки. На Кравченко у него было кое-что. Иначе как бы он оказался ординатором в штате? Максимум – в морду даст.

Владимир Сергеевич затащил Дмитрия Петровича в проход между бабьим крылом и новым зданием конюшни, толкнул его к стене и зло зашипел в лицо:

– Так-то ты мне помог?! Ты для того стремился? Мало тебе было!

– Да я что ж, Владимир Сергеевич? Мне распоряжение было дано! Бюджет партии сам себя не сделает. Полагаю я, что и не сам бюджет тому виною, а то, чтобы ваш коготок поглубже увяз! – трусливо-ёрнически затараторил Концевич. – Они ж знают, что вы, если что, про смертоубийство покажете, ничего и никого не убоитесь. А уж такой напраслины, что вы украли, – этого вы не снесёте! Это не в моих руках, а по их заданию. Я бы вас не трогал, вы слишком честный человек. От честного человека чего угодно можно ждать. Вот и они так решили, потому залогом вашего невмешательства и приказано мне было сумму малую увести!

Концевич боялся и угрожал одновременно. Впрочем, чаще всего оно именно так и бывает.

– Ей-богу, пойду и сдам! Вас и сдам, Дмитрий Петрович! И то, что вы и в покушении…

– Так и вы, Владимир Сергеевич! Пусть и не знали, на кого, пусть и против были, что запротоколировано на собрании. Да только что с того профессору Хохлову, дай бог его племяннице здоровья! Как она?

Кравченко отступил от Концевича и со всего маху долбанул по стене в дюйме от скулы Дмитрия Петровича. Тот сперва зажмурился со страху, а после и вовсе обнаглел:

– Но даже если и этот позор вы перенесёте, то как быть с вашей невестой? Она-то как?

– Как же я купился на этот ваш социально-демократический катехизис-то, а?! – вдруг успокоившись, усмехнулся Владимир Сергеевич. Достал портсигар, закурил.

– Так мы из обиженных и состоим, Владимир Сергеевич. У кого честь отобрали. У кого – брата. У кого и последний кусок хлеба, – Концевич тоже закурил. – Для того и создана партия, чтобы восстанавливать справедливость. Чтобы…

– Оставьте! – брезгливо окоротил Владимир Сергеевич. – Грош цена всем вашим словам. Может, и правда попадаются идейные дураки вроде меня, которых вы на мелкое, личное заманиваете, а потом шантажируете! Средства, знаете ли, тоже имеют значение и целей не оправдывают. Тем более ваши личные цели жалки и ничтожны. Вы только денежки стрижёте. Вам, пожалуй, за мою «увязку»… – снова усмехнувшись, он пристально посмотрел на Концевича. – Чего вам-то, Концевич, в этой партии?! Давно интересовало.

– Мне из бедности вырваться и положение занять, Владимир Сергеевич, честным служением царю и Отечеству никак не удастся. Кончу нищим докторишкой, спившимся или того хуже – подсевшим на казённый морфий. А я жить хочу, и жить хорошо! Такое вот странное, жалкое и ничтожное желание, не правда ли? К тому же отчего вы не верите, что я искренне хочу народу лучшей доли? Я не бесчувственная рептилия, как вы обо мне полагаете. Я всего лишь человек, который ищет, где лучше. Средства, доктор Кравченко, действительно не имеют значения. Тут вы правы. Важна только ситуация. Одну мы уже упустили. Не вышло в пятом году. А так-то удобно было! И тебе война, и недовольных тьма, и пролетариат обижен, и крестьянство. Тут Витте, шельма, вбрасывает манифест: свобода слова, свобода совести… Вы в курсе. Хитрый шаг!

– Умный шаг. Умный и своевременный. Можно как угодно относиться к Витте…

– Перестаньте, Владимир Сергеевич! Вы же неглупый человек! – Дмитрий Петрович сейчас был искренен. – Шаг этот век уже никак не шагнём, стоим на одной ноге, другую занеся. Так что ход был хитрый. К Витте я отношусь хорошо, к слову. Восхищаюсь! Экая лиса! Думу вбросил народу русскому и примкнувшей интеллигенции. Ну что ж. Надо лишь набраться терпения. Народ часто бывает недоволен. Точнее сказать, народ никогда не бывает доволен. А там уж как создастся ситуация, так уж и скинут этого немощного императора.

– И что? – устало полюбопытствовал Владимир Сергеевич.

– И я или в новом мире стану персоной, стоявшей у истоков, или же рвану в старый мир, желательно в Швейцарию. Где завёл счётец малый и крохотно его пополняю.

– Я имел в виду, что со страной, что с народом, – горько усмехнулся Кравченко.

Концевич пожал плечами:

– Посмотрим… Я с вами, Владимир Сергеевич, совершенно честен, как видите. Вы мне нравитесь. Я учусь у вас медицине, этого тоже никто не отменял. Видит бог, в которого я, впрочем, не верю, но верите вы – я со своей стороны сделаю всё, что в моих силах, чтобы вас не трогали. Это же вроде как в полиции: завели досье, положили на полку, пусть лежит. Про него и забыть могут. Но могут и вспомнить. Вы делу нашей партии вряд ли нужны, поскольку вы, повторюсь, слишком порядочный человек. Революции подобные чистоплюи без нужды. Гальюн не вычистить, не запачкав белых перчаток.

– Вы всё-таки удивительный негодяй, Концевич!

Дмитрий Петрович деланно вздохнул:

– Казалось бы, столько пожив и повидав, вы должны были бы знать негодяев и похлеще. Так что не гневите бога, Владимир Сергеевич. Хорошая у вас жизнь была и есть. И дай бог будет. Пусть я стану самым удивительным негодяем, повстречавшимся на вашем пути.

Затушив пальцами окурок, Дмитрий Петрович вышел из проёма. Владимир Сергеевич выкурил ещё одну папиросу в одиночестве, размышляя о том, что в каком-то смысле слова этого подлеца и честны, и искренни, и, увы, несут в себе рациональные зёрна. Только от какой трын-травы сии ядовитые семена?

Поздним вечером Дмитрий Петрович и Александр Николаевич вошли в ужасающую своей бедностью комнатку, которую снимала семья штукатура в обшарпанном домике на окраине. На кровати заходился в лающем кашле мужчина лет шестидесяти. Встретила докторов супруга штукатура, особа тощая, с явными признаками застарелого алкоголизма. Была она и подобострастна, и недовольна одновременно.

– Доброго здоровья, Дмитрий Петрович! – прокаркала она надрывно, с подозрением глянув на вопиюще разодетого (для подобной обстановки) Белозерского. – Всё,