Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

Концевич подошёл к узенькой коечке, рядом с которой всё ещё сидел Белозерский, в чём-то пытаясь убедить старую девушку.

– У вас в горле словно появляется шар, который не выплюнуть и не проглотить? – поинтересовался Дмитрий Петрович у пациентки.

Старая девушка в ответ царственно кивнула (именно так, по её мнению, выглядел бы кивок особы королевской крови; хотя, признаться, вышла мещанская надменность). По всей видимости, она была немного удовлетворена.

– Вы наконец-то хоть сколько-нибудь похоже описали то, что я испытываю. Хотя по мере страдания это не идёт ни в какое сравнение.

– Понятно, понятно! Благодарю вас, – прервал Концевич. – Александр Николаевич, ваше мнение?

– Лёгкое успокоительное средство вроде отвара корня валерианы. Побольше гулять. Никакой жирной и прочим образом тяжёлой пищи.

Подошла приживалка. Изобразила чрезмерную озабоченность (или не изобразила; кто в силах разгадать истинную душу приживалки?):

– Что-то серьёзное?

– Globus hystericus! – со всей возможной значительностью припечатал по-латыни Дмитрий Петрович, стараясь не язвить. – Это довольно распространённое явление у праздных старых девушек. Я так понимаю, все заботы о вашей благодетельнице вы приняли на себя?

– Не говорите так! – горячо возмутилась подруга-приживалка. – Мне только в радость забота о моей драгоценной подруге!

– Угу, угу, – пробормотал Концевич. – К тому же кров, стол.

Тем временем Александр Николаевич со всем искренним воодушевлением показывал старой девушке точки, на которые следует надавливать (или массировать) в случае возникновения подобных состояний. Он увлёкся акупунктурой с тех пор, как Вера Игнатьевна отвела от Василия Андреевича сердечный приступ надавливанием на соответствующие структурные единицы, в аллопатии не воспринимаемые всерьёз. Однако было бы глупо отрицать то, что работает.

Приживалка, провожая молодых докторов (после визита которых её подруге стало, признаться, значительно легче; в особенности после того, как наследник кондитерской империи промассировал старой девушке ладони, ступни, затылок и макушку), с беспокойством хлопотала:

– Полегчает ей? Всё никак до нотариуса не дойдём. То одно, то другое! А у благодетельницы родной брат имеется. Младший. Выжига и плут! Взял у моей шесть тысяч денег – все её почти сбережения – и отказывается воротить. Так уж она обещалась мне домик завещать.

Чувствовал себя Александр Николаевич некоторым образом пришибленным. Даже не сразу закурил, как на улице оказались. Ему открылся новый мир, и он пока совершенно не понимал его законов. И не стоит путать новый мир с новой жизнью. Поскольку, как подозревал Александр Николаевич, «новая жизнь» и «новый мир» – категориально-понятийно разнятся. В новом мире наверняка была и есть своя жизнь. Новая жизнь – никоим образом не вместит всё многообразие миров.

– Как ты лихо! – заметил Концевич.

Белозерский уточнил, прикуривая папиросу:

– Что именно?

«Лихо злое, держись стороною…» — внезапно и неуместно проявилось в сознании Александра Николаевича. Усмехнувшись, он выдул дым кольцами: «Ли-хо зло-е…»

– Лихо ты старую девушку огладил, полегчало ей.

– А ты лихо управляешься с эмоциями! Мне старых девушек жалко до боли. Что саму «повелительницу», что приживалку под жестоким диктатом.

– Ты жалость-то побереги, – мрачно усмехнулся Концевич. – У нас ещё один визит. Последний на сегодня. С такими темпами роста опухоли гуманизма, как у тебя, он может тебя разрушить. До основанья…

Глава XXV

По сравнению с комнатушкой, куда вошли Концевич и Белозерский, берлога штукатура выглядела вполне себе жилищем. Это была даже не комнатушка, а убогая клеть под крышей, у чёрного хода. Здесь жила прачка. Здесь же и трудилась. Сухая, до последнего предела измотанная тяжкой работой женщина, чей возраст не представлялось возможным определить. Она встретила господ докторов, страшно смущаясь:

– Здравствуйте, Дмитрий Петрович! Спаси вас Бог, что зашли! Вот, полегчало ему от вашей мази. Век вам бесплатно стирать буду, бельё чинить… Руки вам целовать!

Она схватила Концевича за руки, но он отодвинул её и прошёл внутрь. В клеть вошёл и Белозерский. На лежанке спал мальчуган лет восьми. Сон его, однако, при ближайшем рассмотрении оказался бессознательным состоянием.

– Погляди! – сказал Концевич.

Александр Николаевич присел на край лежанки и аккуратно пропальпировал чудовищно увеличенные подчелюстные железы мальчика.

– Что скажешь?

– Продолжать втирать ртутную мазь недопустимо. Железы нагноились, образовался нарыв. Флюктуация. Необходимо вскрыть. Его надо забрать в клинику.

– Ни за что! – раненой птицей истошно закричала прачка. (Мальчишка даже не шевельнулся на крик матери, отметил Белозерский, плохо дело.) – Двое старшеньких померли в ваших больницах! Вы и его убьёте, зарежете! Не дам! Не позволю!

Александр Николаевич посмотрел на Концевича. Дмитрий Петрович развёл руками.

– Не уговоришь. Я пытался. Тут полное неприятие, непонимание. Темнота непроглядная.

– Я выполню операцию на дому. Сделать всего-то небольшие разрезы: здесь и здесь, – Белозерский провёл указательным пальцем по нижней границе распухших подчелюстных желёз.

Мать, увидав, как доктор будет резать по горлу, бросилась ему в ноги, завыла:

– Не дам! Ножом по шее! Изверги!

– С ума сошёл? На дому? Без согласия матери?! – вытаращил глаза Дмитрий Петрович. – Тебе в кутузке глянулось?

– Я попытаюсь уговорить.

Концевич покачал головой. По всей очевидности, дело было абсолютно безнадёжное.

– У вашего сына лихорадка, – Александр Николаевич обратился к прачке, легко подняв её с пола, прихватив под локти. – Если гной не выпустить наружу, он прорвётся вовнутрь и гибель от сепсиса неминуема.

– Я его травками пою! Я свечку поставила, молилась! Не отберёт у меня Бог последнее! – взгляд её был безумный.

– Ты ничего ей не объяснишь. Для неё твой «сепсис» – пустое слово. А скальпель в твоих руках – оружие дьявола.

Тем не менее Концевич обратился к прачке, строго сказав:

– Александр Николаевич – опытный хирург. Он завтра к тебе зайдёт. И сделает всё, что сочтёт необходимым. Иначе мы тебя в участок отправим! Дитя не твоя собственность! Ты не имеешь права убивать ребёнка на том основании, что он – твой!

Белозерский пребывал в расстроенных чувствах, когда они с Концевичем вошли во двор своего дома. Тут будто бы и не было никакого времени суток, двор жил не по часам, а по каким-то своим убогим законам.

– Почему она не хочет спасти сына? Почему отрицает хирургию? – изумлялся Александр Николаевич.

– Она хочет. И как может – спасает. Практически невозможно понять другого человека, Саша. В особенности, если ты богат и образован, а человек, которого ты стремишься понять, нищ и тёмен, – ответил Дмитрий Петрович.

– Но я же не требую платы. И слова, которые я говорил, были доходчивы, просты.

– Для тебя, но не для неё. Пропаганда и агитация – особые искусства.