Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Меня интересует ваше мнение, коллега, – обратился Концевич к Белозерскому. – Я привёл вам для консультации дорогого доктора! – со значением отрапортовал он жене штукатура. – Мы с ним давние знакомцы, так что вам это дополнительное мнение ничего стоить не будет.

– Покорнейше благодарим, – в её глазах мелькнул жадный огонёк удовлетворения.

Александр Николаевич выслушал грудь и спину штукатура.

– Что ж вы там всё услыхать хотите? – ворчал штукатур, придерживая грязную рубаху. – Понятное дело, извёстка всю чухалку мне разъела, проклятая!

– Ханка тебе всё нутро разъела! – накинулась жена. – С детства он пьёт потому что, – пожаловалась она Александру Николаевичу.

– Вот оно только и жив потому, – зло отшутился штукатур от жены (судя по всем признакам, не отстававшей от него в этом деле ни на шаг).

– Крупозная пневмония, всё правое лёгкое сплошь поражено, не дышит.

– Доктор, вы подтвердили мой предварительный диагноз. Если вы не против, я бы предпринял новое действенное средство.

Дмитрий Петрович достал из кармана бланк заранее заполненного рецепта и протянул его Белозерскому. Летящим красивым почерком было прописано:

Rp. hit. fol. Digitalisex 8,0 (!): 200,0

DS. Через час (!) no столовой ложке.

– Что мне толку от ваших диягнозов! – прокашлял штукатур. – Вы ж мне сделайте, чтоб полегчало. Работа стоит. Эта, – он с отвращением кивнул на свою супругу, – скоро заголосит, что денег нет.

– Будто они были когда! Тьфу, да и только! – со злостью плюнула в ответ баба.

Белозерский кивнул, вернув Концевичу рецепт. Очень хотелось округлить глаза, но надо было сдерживать себя. Если выписывает, значит, знает, что делает. Дмитрий Петрович держался здесь уверенно. Куда смелее, чем в клинике. Александру Николаевичу было не по себе. Он не понимал, как себя вести. Хотя в больничных стенах у него никогда не было подобных проблем, будто там ключик к общению с любым пациентом сам подбирался естественным образом. Глупо лезли в голову звери в зоосаде против зверей в живой природе. Белозерский мысленно отругал себя.

– Вот, – Дмитрий Петрович протянул рецепт жене штукатура. – Пойдёшь в аптеку, там сделают. Давать будешь в точности, как прописано. Читать-то умеешь?

– Я вам не какая-то! – с обидой рявкнула жена штукатура, взяв бланк.

– Это непременно поможет. Разом на ноги поставит, – обнадёжил Концевич.

На улице, прикурив папиросы, молодые доктора двинулись дальше.

– Тебе бы сюртук сменить на пиджак. И попроще. И ботинки не такие вызывающие. Здесь вмиг без часов оставят. Не говоря уже о ценном тебе портсигаре, – сказал Концевич, отметив несколько недоброжелательных взглядов.

– Мы ж с докторскими саквояжами!

– Да хоть с полицейскими бляхами! Здесь это без разницы.

Белозерского волновало другое.

– Митя, я читал о таком. Но всё-таки давать человеку больше шести десятых грамма наперстянки нельзя, если не хочешь его отравить. Дело даже не в том, что ты назначаешь количество в тринадцать раз более дозволенного. Дело в том, кому ты их назначаешь совершенно бесконтрольно.

Концевич снисходительно усмехнулся:

– Эх ты, хирург-оператор! Зачем терапия, если есть чудесные наборы колюще-режущих инструментов, да? Орудие врача – мозг, а не металл! Без малого шесть лет назад профессор Петреску начал успешно лечить крупозное воспаление лёгких с обширными поражениями дозами наперстянки, в десять раз больше общепринятых. Наблюдения показали, что именно в огромных дозах наперстянка эффективна, особенно в случаях застарелого алкоголизма. Читать они умеют, я подробно расписал, как принимать. Эта метода не только эффективна, но и безопасна.

Концевич говорил так уверенно, что несколько успокоил Белозерского. Хотя он имел некоторые сомнения в том, что умение читать хоть сколько-нибудь коррелирует с ментальными способностями. Но на дворе, в конце-то концов, просвещённый двадцатый век. Вот уже и в способах убийства себе подобных человек поднялся на невиданные доселе высоты, как продемонстрировала Русско-японская война.

Следующая пациентка квартировала в собственном домике, весьма милом и уютном. Спаленка старой девушки была уставлена киотами. Горели лампадки. Старая девушка драматически возлежала на узенькой девической кровати, гримасу строила страдальческую, рукой держалась за горло. Господ докторов ввела в спаленку подруга-приживалка, причитающая с недоверием, волнением и надеждой.

– Такие молодые и… неужто уже доктора? Если бы вас, Дмитрий Петрович, не порекомендовал наш хороший знакомец…

– Вы всегда можете обратиться в университетскую клинику. С вас даже ту скудную плату, которой вы меня благодетельствуете, не взыщут, – ядовито и не без удовольствия заметил Концевич. – К тому же я посчитал необходимым привести вам великолепного врача, который заведует помощью особам женского полу, в том числе и старым девушкам. Это вам будет стоить ничуть не больше прежнего. Позвольте рекомендовать: Белозерский Александр Николаевич. Кроме всего прочего – сын того самого Белозерского, чьи конфеты вы так любите!

Ох, Дмитрий Петрович что-то знал про всякого рода человеческие натуры. Приживалка оживилась привычным подобострастием. Сама страдалица на мгновение вышла из образа, с жадным любопытством вглядевшись в Александра Николаевича. Он покраснел. Успел подумать, что как-то часто он входит в смущение в последнее время. Достал фонендоскоп, провёл положенное физикальное обследование старой девушки под её пристальным пытливым взором.

– Что ж ему батюшка позволяет вот эдак-то? – шепнула приживалка Концевичу, кивая в сторону Белозерского, покуда тот осматривал пациентку.

– О, это чудовищно романическая история, как-нибудь непременно вам перескажу за чаем, – шепнул в ответ Дмитрий Петрович.

Он знал, что за обещание разъяснить что-то «эдакое» приживалка раскошелится поболе обыкновенного.

– Тоны чистые, дыхание без патологии. Сердце и лёгкие – здоровы. Печень в пределах нормы, – доложил Александр Николаевич, завершив осмотр.

В глазах старой девушки мгновенно заплескалось презрение. Но нет! Она не снизойдёт до жалоб! Продолжит страдать, как и прежде, со всей сдержанностью истинного благородства.

Александр Николаевич, не имея возможности прочесть мысли пациентки, несколько виновато глянул на старую девушку, извинительно пожав плечами:

– Простите, но вы ничем не больны.

– Очень она нервная стала, – нашёптывала тем временем приживалка Дмитрию Петровичу. – С детства не сахар была, я с ней в одном пансионе воспитывалась, верьте мне. Из-за характера никто замуж и не брал. А сейчас… – приживалка махнула сухонькой ручкой, – сейчас и вовсе сущий деспот. Прости меня, Господи, что говорю такое о благодетельнице, но видишь ты, ради её здоровья и только доктору!

Приживалка тихонько перекрестилась, полуобернувшись к одному из киотов.

– Что-нибудь новенькое появилось в характере? – тихо уточнил Дмитрий Петрович. Что характеризовало его как неплохого врача, между всем прочим.

Приживалка зашептала с горячностью. Как все мы жадно делимся тем, что заметили не только мы, будучи в дурных намерениях защищены сторонней объективностью.

– Вот уже недели две кряду, когда чай пьём – у нас файф-о-клок, так было заведено в пансионе