Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Николай Александрович знал, что она чувствует. И настаивать не собирался. Ждать он умел. Оно и вернее. Сашку не стоит обижать. Пусть себе зазнобу найдёт новую. А там уж…
– Николай Александрович, я…
– Вера Игнатьевна, не стоит.
– Но я обязана сказать…
Он подошёл к ней, взял за руку. По-отцовски.
– Вера, не надо ничего говорить. Ты не говори. И я не буду. Наговорить всегда можно лишнего. Чтобы лишнего не начувствовать ненароком, иногда лучше и помолчать. Мы же едим, чай пьём. Дела обсуждаем.
– Мы ничего не будем говорить об этом в принципе или…
– Или.
Николай Александрович поцеловал её руку. Вернулся на место.
– Вера, я достаточно опытен и умён, чтобы не говорить. Я – гневен, вы – страстны. При необходимости мы оба холодны и самоуправляемы. Мы понимаем друг друга больше, чем необходимо. Мы как прибой и берег. Неразделимы. Нам может быть стыдно перед другими. Даже перед собой. Но, Вера, нам с тобой никогда не стыдно друг перед другом, – он намеренно не употребил глагола в каком бы то ни было времени.
– Друг перед другом, – эхом повторила Вера Игнатьевна.
– Да, если тебе так спокойнее. Друг и друг. И потом я же не знал, что у вас с Сашкой… Только знаешь что? Это ничего бы не изменило! – припечатал он. И тут же сменил тему, взяв тон довольно легкомысленный, будто он с товарищем обсуждает юного сынишку. – Сашка-то решил жить самостоятельно.
– Это давно пора.
– Вот и я говорю: совсем я зазаботил парня. Чёртов я старый эгоист! Один же он у меня. Я до сих пор и не думал, что могу ещё… – Чёрт, чуть не выпал из роли! На эту тему точно было рано. – Я до сих пор и не думал, что он уже, мягко говоря, взрослый. Знакомство с реальностью ещё никому не вредило. Особенно не шапочное. Передержал я мальчишку, передержал!
Переместились в каминную, курили, выпили по бокалу коньяка.
– Что ты решила на предмет предложения Покровского? Я готов вложиться. Дело хорошее.
– Я не знаю, Николай Александрович. Всё ещё не понимаю, не ощущаю. Дело хорошее. Но мне нужен веский довод. Предметный. Клиника и так стремительно меняется, многое ещё не отлажено…
– И это самое правильное время для масштабных перемен, поверь мне! – с энтузиазмом воскликнул Белозерский. – Когда всё отлажено, вот тут-то и начинается белка в колесе. Да, белка не сходит с ума благодаря колесу, создающему иллюзию движения, но белка и не движется вперёд. Если тебя смущает участие Покровского…
– Ты в своём уме?! Ничего меня не смущает! Я сижу на одном диване с человеком, с сыном которого… А потом и… пью коньяк… И меня что-то смущает?! – Вера прыснула. Видимо, всё-таки она была немного смущена. – Меня ничего не смущает, что ради дела, хоть чёрт, хоть сам Покровский! Ой!.. Я хотела сказать: хоть Покровский, хоть сам чёрт!
Она раскраснелась, как девчонка, из-за этих глупых оговорок. Он мягко и ласково улыбался. Молчал.
– К дьяволу! Не могу я в твоём доме отказать себе в десерте! Быть другом императора кондитеров и не есть его десерты?! Нонсенс!
– Так пошли на кухню! – рассмеялся Николай Александрович.
И они пошли на кухню.
Позже, пройдя через ту самую ванную комнату, где Вера Игнатьевна уже побывала в день знакомства с сыном и отцом Белозерскими, проследовали в мраморный бассейн. Вполне античный. И поскольку ханжей здесь не водилось, то и… Всё равно же друзья! Чего стыдиться друг друга?
И уж точно не стоит говорить о том, что разговорами можно только унизить.
Глава XXIV
Уже неделю Сашка Белозерский квартировал с Концевичем.
Дружбы они особой не завели. Образ жизни докторов если и предполагает дружбу, то только на работе. Поскольку ни на что, кроме работы, не остаётся времени. Они и пересекались-то редко. Александр Николаевич большей частью пропадал в клинике. Дмитрий Петрович, отбыв положенное по расписанию, тоже особо в квартирке не сидел. Сегодня, однако, вместе попили чаю и вышли из дому.
– Митька, это ужасно глупо, неловко и говорить, но не одолжишь ли ты мне до жалованья?
Концевич искренне расхохотался, чем смутил Белозерского. Но не зло, не зло. Потому тот решил не обижаться. Раз уж соседи: худой мир лучше доброй ссоры. Затаивать Саша не умел и не любил. Горячку сразу порол. Но тут не было ни повода, ни причины.
– Я тебе говорил не шиковать? – утёр Концевич выступившие от смеха слёзы.
– Где ж я шиковал?!
– Щенку дурацкому всего понакупил! Будто тут тебе барская псарня или будуар сумасшедшей старой девы!
– И никакой Аполлоныч не дурацкий. Как же ему без щенячьего снаряжения обойтись, если он сирота?
– Сеном, соломой, больничным харчем, заботой конюха. А сыры всякие со свежими фруктами кто покупал? Колбасы с овощами?
Это Концевича куда меньше злило, чем Сашкины траты на щенка. Поскольку и его щедро угощали, под матрас не пряча, не разделяя. Даже записки Сашка писал, мол, Митька, лопай!
– Что-то же надо есть?! – удивлённо развёл руками Александр Николаевич.
– Я тебя учил, что и где!
Александр Николаевич покраснел. Дмитрий Петрович действительно просветил Белозерского, что такое «кухмистерские столы». Их ещё стали называть столовыми. Порекомендовал приобрести месячный абонемент. Но едва зайдя в рекомендованное Концевичем заведение, Александр Николаевич развернулся и вышел. Трактир он и есть трактир. Такое количество разномастных посетителей толкалось у стойки, хватая холодные закуски, составляя себе бутерброды и тут же обратно на блюда отправляя не слишком понравившиеся куски, что Александра Николаевича, выросшего в атмосфере культа еды – как приготовления, так и принятия, – даже немного затошнило. Понятно, почему к каждой закуске рюмка водки положена, и всё крутом за десять, а то и за пять копеек. Без водки тут все заразные болезни в тебя разом и ухнут.
Сам Концевич пользовался известнейшей столовой Фёдорова и щедро поделился с Белозерским рецептами того, как можно поесть и не заплатить. Буфетчик за всеми попросту не успевает уследить. Мир, в котором доктор ворует еду, не помещался в сознании Александра Николаевича, так что он закупался провизией в лавках, известных ему с детства, когда Василий Андреевич брал
