Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Как это ни забавно, но именно этот аргумент, теперь озвученный ещё и Дмитрием Петровичем, стал для Веры Игнатьевны решающим. Кто знает, какая капля станет финальной в титриметрическом анализе.
Профессор всех отпустила. Александр Николаевич на мгновение задержался в дверях:
– Вера Игнатьевна, если мать не даёт согласие оперировать ребёнка, возможно ли…
– Невозможно! – резко ответила Вера. Затем сбавила тон: – Постарайся убедить, о чём бы ни шла речь. И ни в коем случае не ставь меня в известность!
– А если врач, видя тяжелейшее состояние дитяти, сам предпримет…
– Не вздумай! Убеждай мать. Тащи городового. Убеждай городового.
– Но всё это драгоценное время…
– Всех не спасёшь, а себя погубишь!
– Вера Игнатьевна, – Александр Николаевич замялся. – Акупунктура может спровоцировать расслоение аневризмы?
– Кто знает, Александр Николаевич, кто знает…
– Даже вы не знаете?
– Даже Бог!
Вера Игнатьевна нахмурила брови, словно вспомнив что-то важное:
– Попроси пригласить ко мне Марину Бельцеву.
Александр Николаевич вышел. Вера Игнатьевна выдохнула. Его целиком и полностью занимали врачебные задачи. Так что было не до чувств, аллилуйя!
Бельцева стояла в кабинете профессора. Была совершенно спокойна. Она, как уже было замечено, боготворила Веру Игнатьевну и не могла и представить, что та её в чём-то подозревает. Вера Игнатьевна же была несколько смущена рекомендацией Андрея Прокофьевича – подозревать всех. Она уже подозревала Кравченко. Вышло, что зря. Но это с его слов. А на самом деле? Но если не верить слову такого человека, то чьим словам тогда верить? Вера Игнатьевна чувствовала, что Кравченко не лжёт, но не договаривает. Собственно, это ситуации подобные. Что уж говорить о Марине, она вообще молодая дура, только вчера из горничных. Это тебе не морской офицер, доктор медицины.
– Марина, вы никому не проговорились, что Александр Николаевич помог вам в сложной ситуации?
Марина Бельцева покраснела. С чрезвычайной поспешностью бросилась горячо уверять Веру Игнатьевну:
– Что вы! Он и вы спасли меня! К тому же какой резон мне кому-то что-то говорить, если я себя подведу?
– Возможно, в момент слабости, доброму человеку, которого посчитали близким? Все мы люди. Все мы порой нуждаемся в утешении.
Марина покраснела гуще. Обманывать Веру Игнатьевну она не хотела. Стыдно признаваться, что ты дура, но…
– Только одному человеку. Сперва это было в гневе. Потом… потом была и слабость. Но этот человек никому не скажет.
– К сожалению, Марина, мы все ошибаемся в людях. Случается, что мы ошибаемся даже в себе, – неожиданно спокойно сказала Вера Игнатьевна. – Это неважно. Уже. Потому что вряд ли играет какую-то роль. Жаль, что я в вас так ошиблась. Я полагала вас человеком крепким.
Марина не имела права обижаться на княгиню Данзайр. А даже если бы и имела, то не стала бы. Поскольку в тот же миг дала себе слово доказать Вере Игнатьевне и самой себе, что она крепкий человек.
Анна Львовна никогда бы не выдала тайну Марины. Каким бы мечущимся человеком ни была Ася, метало её по разным степеням простоты, и простота эта была чиста. Во всяком случае, пока чиста. Вера Игнатьевна сразу догадалась, кому Марина рассказала тайну, могущую принести неприятности не только ей одной. И сразу же поняла, что не из этого источника Андрей Прокофьевич получил информацию. Она подумала ещё и… Как же она не догадывалась об очевидном?! Куда вхож старый друг Андрюша? По самой что ни на есть служебной надобности.
Клёпа на правах хозяйки борделя принимала полицмейстера. В самом что ни на есть пристойном виде. Пили чай. Все дела уже порешали.
– Уж не врёшь ли ты мне, Клеопатра? – строго поинтересовался Андрей Прокофьевич.
– Зачем же?! Богом клянусь, Андрей Прокофьевич! Нет вестей от Ларисы Алексеевны.
– Смотри мне!
– Неужто ж я не доказала вам своей преданности?! На всех исправно доносила. И на хозяйку. И на молодого доктора, – Клёпа непритворно скривила лицо, промокнула глаза дорогим кружевным платком. – Александр Николаевич всегда был со всеми ласков, со мной – особо! Всегда помогал всем девочкам. А меня они с вашей княгинюшкой и вовсе от сифилиса выручили!
Клеопатра разрыдалась. Она была искренна, сожалея о том, что доносила на своих благодетелей. Впрочем, и доносила она от души. Что поделать, «девица оного поведения».
Андрей Прокофьевич переждал. Клёпа быстро успокоилась. Он сощурил глаза, резанул:
– И про сына Ларисы Алексеевны не знала?
– Вот вам крест, не знала, вот вам истинный крест! – слишком поспешно затараторила Клёпа, мелко крестясь.
Мгновенным неуловимым движением, приподнявшись с кресла, полицмейстер выписал Клёпе звонкую оплеуху.
– Про сына только доктор Сапожников и княгиня Данзайр знали! – выкрикнула Клёпа и тут же ойкнула, закусив губу.
Андрей Прокофьевич усмехнулся, откинувшись в кресле:
– Подслушивать ты умеешь, Клеопатра. Что же ты такую важную информацию от меня утаила?
Клёпа снова разрыдалась. На сей раз бурно. Андрей Прокофьевич налил стакан воды, подал проститутке. Выстукивая зубами о край стакана, она опорожнила его до дна. Чуть успокоившись, высказалась с горьким бабьим сочувствием:
– Так ить Ларису Алексеевну я люблю. А вас всего лишь боюсь.
– Любовь, значит, посильнее страха будет? – спросил Андрей Прокофьевич. В вопросе его не было ни насмешки, ни пренебрежения.
Проститутка кивнула.
– А если страх сильнее?
Твёрдо глядя ему в глаза, Клёпа серьёзно ответила:
– Значится, это и не любовь. Приятность, знаете ли. Или выгода какая. Или и то и то. Но не любовь.
Дмитрий Петрович застал Александра Николаевича одного в ординаторской. Положил на стол потёртый рубль и несколько мелких монет.
– За визиты. А с Верой Игнатьевной осторожней. Она тебе прежде всего руководитель клиники, профессор! И уж после – всё остальное.
Александр Николаевич с сакральным ужасом уставился на деньги, не заметив сальной шуточки Концевича. Дмитрий Петрович сперва неверно истолковал его взгляд.
– Не привык к такой деньге? – саркастически скривился он.
– Нет! Тьфу ты, я не об этом! Мы же никому не помогли! Старая девушка и вовсе умерла. Со штукатуром ещё неизвестно. А прачкин сынок… Бегом мне к нему надо, бегом! Хоть свяжу её, а сделаю! – Белозерский вскочил, взволнованно заметался по ординаторской.
– Ты если будешь только за выздоровление брать, по миру пойдёшь. Врач берёт за визит. С прачки я ничего не брал, к слову. Она стиркой и починкой белья расплачивается, если ты не сообразил. У штукатура деньги бывают, если между расчётом и запоем вовремя зайти. А старая девушка – та ещё кубышка. Померла не померла, а мы дело
