После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

Он делает резкое движение вперед, и прежде чем я успеваю среагировать, отпрыгнуть, с силой хватает мое плечо. Пальцы сжимаются словно тиски, больно впиваясь в мышцы сквозь ткань пальто.

— Отпусти! — вырывается у меня, и я пытаюсь вырваться, дернувшись всем телом, но его хватка железная, неумолимая. Он сильнее, всегда был сильнее.

Паника, острая, слепая и липкая, заставляет сердце бешено колотиться.

— Саша, отпусти меня немедленно! Что ты делаешь?! Это похищение!

— Перестань вырываться и преувеличивать, — он спокойно тянет меня за собой к машине, и ноги, подкашиваясь, волочатся по асфальту, цепляясь за стыки плит. — Успокойся. Хватит устраивать истерики на улице, на тебя же люди смотреть будут.

— Отпусти! Помогите! Кто-нибудь! — кричу уже громче, отчаянно озираясь по сторонам, пытаясь поймать чей-то взгляд, но улица пустынна и безразлична, лишь где-то вдалеке гудит чужая машина, не обращая на нас внимания.

Он резко, почти грубо дергает меня к себе. Его дыхание становится громким и резким. Глаза горят холодным зловещим огнем.

— Прекрати орать, я сказал! — шипит сквозь сжатые зубы, и в его голосе впервые звучит неподдельная злоба. — Ты напугаешь ребенка. Он и так всего боится после всего, что произошло. Ты что, не понимаешь?

Глава 16

Мила

Саша тянет меня к машине, игнорируя мой протест. Ему плевать на все то, что происходит со мной. Есть его желания и ничьи больше. Как всегда.

— Прекрати упиратья, Мила! Успокойся немедленно! — шипит, и его лицо, освещенное желтым светом уличного фонаря, искажено злобой и нетерпением, а глаза горят мрачным огнем одержимости. — Ты только позоришь себя и меня! Кричи не кричи, все сотрудники уже разъехались. Охрана издалека посмеется над истеричкой, а потом все равно забудет. Никому до тебя нет дела, кроме как высмеять, пойми же!

От его слов мир вокруг сузился до мокрого асфальта под ногами, до резкого света фонарей, отражающегося в лужах, и до его мертвой хватки.

Ноги подкашиваются, предательски скользят по мокрому асфальту, и я чувствую, как дрожь бежит по всему телу. В горле першит от крика, губы горят, но я заставляю себя говорить, выжимая из себя каждое слово, пробиваясь сквозь ком страха, стоящий в горле.

— Пусть смеются! Мне плевать, что подумают какие-то сторожа! — кричу, а у самой в голове проносится мысль, что я, кажется, и правда схожу с ума, но это безумие единственное, что осталось. — Я готова опозориться, лишь бы меня спасли от твоего сумасшествия! Ты слышишь меня, Саша? Это чистое безумие!

Он резко останавливается, разворачивает меня к себе, и в его глазах я вижу не любовь, не раскаяние, а лишь холодную, расчетливую целеустремленность. Его пальцы впиваются в мои руки так, что кости ноют от боли, и кажется, вот-вот хрустнут.

Боль острая, живая, и она на мгновение прорезает туман ужаса, заставляя меня почувствовать себя загнанным зверем.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, — его голос становится притворно-мягким, сиплым и сладким, но от этого он кажется еще страшнее. Воздух вокруг словно густеет от этой фальшивой уступчивости. — Ладно. Хорошо. Я понимаю, ты в шоке, тебе нужно время осознать. Давай так: я компенсирую твои хлопоты. Назови сумму. Сколько захочешь. В пределах разумного, конечно. Я заплачу за твое время и заботу о сыне.

Его слова повисают в холодном, промозглом воздухе, обжигая ледяным цинизмом.

— Какие деньги?! — пытаюсь вырваться, делаю резкое движение, но его хватка лишь усиливается, сковывая, как кандалы. Внутри все сжимается от бессильной ярости. — Ты совсем спятил? Решил, что все можно купить? Мне не нужны твои деньги! Ни за какие миллионы я не буду воспитывать твоего ребенка от другой женщины! И уж тем более не буду с тобой! Я презираю тебя, Саша! Понимаешь? Презираю за эти слова!

Он смотрит на меня с каким-то странным, почти научным интересом, будто изучает реакцию подопытного животного на новый раздражитель. В его взгляде нет ни капли человеческого тепла, и от этого по спине бегут ледяные мурашки.

— Хорошо. Не хочешь за деньги будешь бесплатно с ним сидеть. Мне, в общем-то, не принципиально. Искренность даже лучше поддельной благодарности, — он произносит это с какой-то своей извращенной логикой, и снова тянет меня к машине, к этой черной, блестящей ловушке. Каблуки отчаянно скребут по асфальту в надежде остановить безумие. — Хватит трепать мне нервы. Кончай этот спектакль. Сын ждет в машине, он уже замерз и напуган.

Мысль о том, что в этой машине сидит испуганный ребенок, его ребенок, на мгновение парализует. Но это не смягчает, а лишь подливает масла в огонь отчаяния. Он использует собственного сына как последний аргумент, как козырную карту. И от этого становится еще страшнее.

Отчаяние бьет через край, сметая все остальные чувства. Я запрокидываю голову, вглядываясь в темное, затянутое облаками небо, и ору что есть мочи, вкладывая в крик всю ярость, весь страх, всю боль этого дня, всю горечь предательства и крушения надежд.

— Помогите! На помощь! Похищают!

Крик разносится по пустынной вечерней улице, гулко отражаясь от глухих стен офисных зданий. Кажется, он должен разбудить весь город, но увы.

— Заткнись, я сказал! — рычит Саша, пытаясь свободной рукой заткнуть мне рот. Сердце замирает в ожидании удара.

И вдруг чья-то сильная, чужая рука хватает его за запястье, оттягивая назад. Сашина хватка на моей руке ослабевает от неожиданности.

— У вас какие-то проблемы? — голос спокойный, холодный, который я узнаю сразу, режет воздух, как лезвие.

Из-за спины Саши возникает высокая, подтянутая фигура в идеально сидящем темном пальто. Раевский собственной персоной. Он смотрит на нас, и я не понимаю, что видит.

Сердце замирает, а потом начинает колотиться с бешеной силой, отдаваясь глухим стуком в висках. Это спасение? Или это просто новая, более изощренная форма позора?

Мысленно я уже вижу его презрительную усмешку, его взгляд, полный осуждения моей «непрофессиональной» личной жизни.

— Убирайся отсюда к черту, не лезь не в свое дело, — бросает Саша через плечо, все еще не отпуская до конца мою руку.

Но Константин не уходит. Он делает шаг вперед. Его пальцы сжимают руку Саши с такой нечеловеческой силой, что тот непроизвольно разжимает пальцы, и я, наконец, с облегчением, граничащим с истерикой, выдергиваю онемевшую руку, судорожно потирая запястье, на котором проступают следы от его пальцев.

— А я думаю это мое дело. Девушка явно против вашей компании, раз зовет на помощь.

— Я же сказал, проваливай, пока цел, — уже с явной, неподдельной угрозой в голосе говорит Саша, разворачиваясь к нему. — Не учи меня, как