Второй шанс для нас, или Любовь вопреки разводу - Злата Тайна

На следующий день ровно в семь я уже сидела за столиком у панорамного окна, глядя на тёмную воду Москвы-реки и огни моста. Кофейня была почти пуста. Я заказала два американо — его обычный заказ, который я помнила ещё с той жизни. Глупость, но это был жест белого флага. Мы встречались не как враги.

Он вошёл ровно в семь. В тёмном пальто, без шарфа, лицо было напряжённым, бледным. Увидев меня, он кивнул и направился к столику. Его взгляд мгновенно оценил два стоящих на столе стаканчика, и в глазах мелькнуло лёгкое удивление.

— Привет, — сказал он, садясь. Голос был ровным, но в нём чувствовалась натянутая струна. — С Соней всё в порядке?

Это был его первый и, как он думал, единственный возможный вопрос. Я почувствовала, как сердце сжалось от внезапной жалости.

— С Соней всё хорошо, — ответила я, и он почти физически расслабился, откинувшись на спинку стула. Потом его взгляд снова стал изучающим.

— Тогда в чём дело?

Я сделала глубокий вдох, достала телефон и разблокировала его. Не глядя на экран, положила аппарат на стол между нами.

— Вчера вечером я была с подругами в кофейне. И случайно увидела Анастасию. Она была не одна.

На его лице не дрогнул ни один мускул, но глаза стали совершенно пустыми, как у человека, который готовится к удару. Он молча смотрел на телефон.

— Сначала я просто обратила внимание, что девушка показалась знакомой. Потом узнала. Они сидели за столиком, вели себя… как пара. Очень нежничали. У меня есть… были фотографии. Подруга сфотографировала.

Я медленно перевернула телефон экраном к нему. На нём было открыто то самое, самое «невинное» фото из зашифрованной папки. Анастасия и незнакомый мужчина. Они сидели близко, её тело было развёрнуто к нему, а не к столику, она смотрела ему в лицо с тем выражением, которое я видела на фото с Алексеем — восхищённым, пленённым.

Алексей не двинулся. Он просто смотрел. Сначала на фото, потом поднял глаза на меня, будто проверяя, не розыгрыш ли это. В его взгляде я прочитала сначала недоверие, потом медленное, ползучее понимание. Цвет окончательно сбежал с его лица. Он снова уставился на экран, и его пальцы, лежавшие на столе, слегка задрожали. Он не стал листать, не потребовал доказательств. Он просто вглядывался, как будто пытался найти на пиксельном изображении признаки монтажа, подвоха, любой зацепки, чтобы не верить.

Вид его разрушающегося самообладания был страшнее любой истерики. Это было медленное, тихое обрушение. То самое пустое, натянутое выражение, которое я видела на его фото с Анастасией, теперь обрело чудовищный смысл. Он не выглядел счастливым, потому что не был им.

— Кто он? — наконец спросил он, и его голос был чужим, хриплым.

— Не знаю. Незнакомый. Молодой, спортивный. Дорого одет.

— Где это?

Я назвала кофейню. Он кивнул, как будто это имело значение. Потом опустил голову, сжав виски пальцами. Он сидел так минуту, может, две. В кофейне играла тихая джазовая музыка, за окном проплывали огни машин. А в нашем углу царила гробовая тишина, нарушаемая только его тяжёлым, прерывистым дыханием.

— Расскажи всё, — наконец выдохнул он, не поднимая головы. — С самого начала.

Я рассказала. Без прикрас, без эмоций, просто факты. Как зашла, как заметила, как они смеялись, как он поправлял ей волосы. Как вышли вместе, он помог ей надеть пальто, его рука на её талии. Я говорила, а он слушал, не перебивая, и с каждым моим словом он как будто уходил в себя всё глубже, становясь меньше, сломленнее.

Когда я закончила, он ещё долго молчал. Потом медленно поднял голову. Его глаза были красными, но слёз не было. Была лишь глубокая, всепоглощающая усталость и стыд. Не передо мной. Перед самим собой.

— Спасибо, — прошептал он. Одно слово, вырванное из самой глубины. — Что сказала… что показала. Хотя могла и не говорить.

— Не за что, — тихо ответила я. И это была правда. Я не делала ему одолжения. Я избавлялась от груза.

Он снова посмотрел на телефон, лежавший на столе, как на ядовитую змею.

— Можно… удалишь? У себя. Я… не хочу, чтобы это где-то было.

Я кивнула, взяла телефон, открыла папку, нажала «удалить», потом зашла в «недавно удалённые» и очистила и их. Я показала ему пустую галерею. Это было похоже на ритуал очищения.

— И у подруги твоей… попроси.

— Я попрошу.

Он тяжело поднялся. Пальто висело на нём мешком.

— Я… мне надо идти.

— Лёша… — имя сорвалось с моих губ само собой. — Держись.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде на секунду мелькнуло что-то старое, почти забытое — благодарность, боль, осознание того, что рядом с ним в этот момент оказался не враг, а… просто человек. Бывший человек из его жизни.

— Прости, — выдохнул он, и было непонятно, за что — за сегодня, за всё, что было до этого.

Потом он развернулся и ушёл, оставив на столе нетронутый стакан с остывающим американо.

Я осталась сидеть, глядя в его спину, пока он не скрылся за дверью. На душе скребли кошки. Не злорадства. Не торжества. А тяжёлой, горькой жалости и странной пустоты. Я только что выстрелила в прошлое и попала в живого человека. И этот человек, каким бы ни был, оказался снова ранен. И моя рана, та самая, старая, тоже вдруг заныла с новой силой. Потому что это была наша общая боль. Боль предательства. Теперь он знал её вкус не понаслышке. И от этого не было легче ни ему, ни мне. Было лишь холодно и одиноко в этой почти пустой кофейне, где пахло кофе и чужими несчастьями.

Глава 28

Время, этот великий лекарь и одновременно безжалостный судья, текло своим чередом, сметая острые углы и затягивая раны тонкой, но прочной тканью повседневности. Я узнала о разрыве Алексея и Анастасии не от него и не из соцсетей, а из уст собственной дочери, как о чём-то само собой разумеющемся.

— Мам, папа больше не встречается с той противной Настей, — сообщила Соня за завтраком, размазывая масло по тосту. В её голосе не было ни радости, ни печали — лишь констатация факта, как смена погоды.

Я замерла с кофейной чашкой в руке. «Противная Настя». Как просто. Как по-детски точно.

— Откуда ты знаешь? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Он сам сказал. И у неё в интернете теперь нет фоток с папой. Вообще. Я проверяла.

Облегчение, которое накатило на меня, было глубоким,