Хризолит и Бирюза - Мария Озера

— О, милая, у тебя в волосах паутина, — его рука тянется к моей шее. Я инстинктивно отстраняюсь, но тут же выдыхаю и позволяю ему снять тонкую нить паучьего искусства с прядей. — Ты выглядишь… напряженной. Что ты делала в каморке?

Я судорожно ищу в голове хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение и, слишком медля с ответом, ощущаю, как тянется неуместная пауза.

— Серьга укатилась, — наконец выговариваю я, поднимая взгляд. Лицо Лоренца меняется, в нем мелькает тревога. — Было непросто, но я её нашла.

Он бросает взгляд на мои уши. Те будто бы сгорают от стыда, краснеют — как будто подтверждая, что серьга только что вернулась на своё место. Но в глубине сознания, сквозь смущение, снова всплывает образ Нивара: его дыхание в мою шею, чуть дрожащие пальцы, прикосновение, от которого всё внутри скрутилось. Я прикусываю щеку изнутри и пытаюсь вытеснить это воспоминание.

— Похоже, ты надышалась пылью, — мягко говорит Лоренц и сгибает руку в локте, подавая её мне. — Пойдем, подышишь свежим воздухом.

Он также протягивает мне стакан:

— И держи лимонад. Сейчас он тебе нужнее, чем мне.

Свет бьёт в глаза ещё ярче, чем прежде, когда я оказываюсь на улице, — я щурюсь, прикрываясь рукой. Быстро окидываю сад взглядом: на первый взгляд всё по-прежнему. Только Барон стоит как на иголках и даже не пытается скрыть напряжения.

Я тебя понимаю, дружище…

Лоренц подводит меня к нему:

— Отец, познакомься. Это моя подруга, Офелия Хаас. До недавнего времени она жила в Нижнем городе.

Маркиз на секунду замирает, а потом, с почти театральной ловкостью, надевает вежливую, приглаженную улыбку. Тонкая, выверенная в салонах высшего света.

«Бароном» мэра Нижнего города называют здесь по старой привычке. Формально он — маркиз, представитель древнего рода и один из тех, чьё слово весомо даже в императорском совете. Но когда почти восемьдесят лет назад на окраине Мараиса возник новый рабочий район, тогдашний правитель этой земли — дальний родственник Винтерхальтеров — стал первым неофициальным «бароном» Нижнего города. Это имя прилипло и стало почти титулом. Так что, несмотря на родовую привилегию, даже нынешний маркиз Винтерхальтер, управляющий этими землями, по сей день остается в устах горожан просто Бароном.

— Офелия, — продолжает Лоренц, — это мой отец, Николас Винтерхальтер. Маркиз и, по совместительству, глава Нижнего города.

Николас берёт мою протянутую руку — мягко, уверенно — и чуть касается пальцев губами. В этом движении нет страсти, но есть древняя выучка.

— Рад знакомству, — произносит он, поправляя усы. Затем мимолётный взгляд на сына, и снова на меня — уже внимательней, с оттенком иронии. — Лоренц рассказывал о вас.

Он делает шаг ближе, и с почти рассеянной вежливостью продолжает:

— Вы вчера были на балу в императорском дворце, верно? Как вам Верхний город? Впечатлили фасады, парки, колонны? — Он чуть склоняет голову, и в голосе уже другая интонация: — Сильно отличается от Нижнего города?

Сравнение Верхнего и Нижнего — это как сравнивать паркет и угольную пыль.

Меня застигает врасплох не сам вопрос, а его интонация. Слишком лёгкая, как будто он пробует меня на прочность. Я запинаюсь. И осознаю: он знает, насколько несопоставимы эти два мира. Не спрашивает — проверяет.

Я колеблюсь. Николас замечает паузу, и внезапно в его лице что-то меняется. Улыбка становится мягче, почти доброжелательной. И голос — спокойным, теплым, почти отеческим:

— Я сделаю всё, чтобы в следующий раз вы ответили мне без раздумий, моя девочка.

Он говорит это тихо, без нажима. Ни капли высокомерия. Только укоренённая уверенность в том, что изменения — дело времени.

Но я не сказала. И мне становится стыдно. Я могла бы соврать. Могла бы сказать, что Нижний город прекрасен.

А он действительно был прекрасен. Улицы, где я росла, пахли выпечкой по утрам, бельём на верёвках, углём в печах и вишней в старом саду возле школы.

Но теперь всё по-другому.

Цены на жильё выросли, на уголь — тоже. Кварталы скупают чужаки в серых пальто, не здоровающиеся с лавочниками. Хотя заводы ещё только одобрены к строительству — уже ощущается их тяжесть.

На стенах домов появились трещины, хотя почва под ними ещё не дрожала. Люди стали тревожнее, как звери, чьё логово пересекает линия рельс.

И воздух будто стал суше, тяжелее. Хотя дым ещё не поднялся, он уже чувствуется — в настроениях, в взглядах, в разговорах на кухнях.

Скоро всё изменится.

Они называют это прогрессом.

— Прошу меня простить, — с грустной, едва заметной улыбкой сказал Барон, кивнул и, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью дома.

— Мне так неловко, Лоренц… — прошептала я, складывая ладони у переносицы. — Я не хотела обидеть твоего отца. Святой Род…

Я осталась стоять, чувствуя, как с каждой секундой во мне нарастает стыд.

Я подняла глаза — в янтарном взгляде Лоренца не было ни укора, ни раздражения. Он аккуратно убрал мои руки от лица и чуть покачал головой:

— Он будет в порядке. Он сильный человек.

— Сильным людям тоже иногда нужна жилетка, — сказала я тихо, глядя в ту сторону, где исчез его силуэт. Голос предательски дрогнул — совсем чуть-чуть, едва уловимо, но достаточно, чтобы в груди сжалось.

Лоренц сжал губы. Он понял. Понял слишком хорошо, но не знал, как ответить. Слова в таких случаях звучат фальшиво. Он просто обнял меня за плечи, аккуратно, но с ощутимой теплотой — и этого касания оказалось достаточно. Оно сказало больше, чем могли бы слова.

— Спасибо тебе, — сказал он почти шёпотом, будто признавался в чём-то большем, чем благодарность.

Я кивнула, но уже смотрела не на него. Через плечо Лоренца я заметила Нивара. Он сидел чуть поодаль, с чашкой чая в руке. Никс висела у него на шее, шептала в ухо, смеялась, прижималась щекой к его щеке, но он будто не слышал её. Не ощущал.

Он смотрел куда-то сквозь неё и слушал мужчину рядом — инвестора, окружённого остальными. Нивар держался отрешённо, с ленивым вниманием, но я знала — он слышит всё. И ничего не говорит.

— Тебе не нужно быть там? — спросила я, мягко выскальзывая из объятий Лоренца.

— Как раз туда и шёл. Береги себя.

Он вдруг оказывается ближе, чем был мгновение назад, берёт мою ладонь в свою — и легко, будто по привычке, касается её губами. Его шаги