Жажда безумия - Р. К. Пирс

Я уже собираюсь пройти в коридор, разочарование тянет плечи вниз, но голос Алисы останавливает меня на полпути.

— Чес, — произносит она, и я медленно оборачиваюсь. Ее отстраненность треснула, открывая что-то более мягкое внутри. Что-то уязвимое. Она нахмурила брови и прикусила нижнюю губу, но молчит.

— Да? — я не двигаюсь с места, будто любое резкое движение может заставить ее передумать, и жду.

— Останься, — выдыхает она и тут же выпрямляется, словно старается выглядеть увереннее. — Всего лишь ненадолго.

Я не знаю, что заставило ее так резко передумать, но возвращаюсь в комнату и переступаю через порог, скидывая ботинки у двери.

— Хорошо. Только ненадолго.

Поскольку здесь негде ни прилечь, ни присесть, кроме кровати, на которой сейчас сидит Алиса, я подхожу к ее изножью и забираюсь наверх, устраиваясь у стены, чтобы оставить ей как можно больше пространства. Она оборачивается, все еще сидя на краю кровати, и приподнимает изящную бровь.

— Устраиваешься поудобнее?

— Не думаю, что ты ожидала, что я буду все время стоять в углу, — отвечаю я и киваю на расстояние между нами. — У тебя полно места. Я не нарушаю твое личное пространство.

В ее глазах вспыхивает улыбка, но она тут же их отводит.

— Спасибо.

— За что? — я подкладываю руку под голову, устраиваясь удобнее.

— За все, — мягко произносит она. — Ты так поддерживал меня все это время, и я вижу, что тебе не все равно, даже если ты не говоришь это вслух. Сожалею о Шляпнике. Я знаю, он был твоим другом. Я просто давно никого не теряла после смерти отца, и все это как-то…

Ее голос стихает, и я сам достраиваю фразу. Смерть Шляпника болезненна не только потому, что она его любила, но и потому, что ее старые раны, которые ей удалось залечить, вновь открылись.

— Ты потеряла отца?

Она кивает.

— Несколько лет назад. Мама после его смерти превратилась в настоящую стерву, и по сути, у меня осталась только сестра. Наверное, поэтому я так яростно защищаю Страну чудес и тех, кто здесь живет. У меня просто больше никого нет.

— Понимаю, — я протягиваю руку и пальцами касаюсь ее предплечья. Она напрягается, старый рефлекс, когда кто-то приближается слишком близко, но потом расслабляется настолько, что ложится рядом со мной. Между нами все еще несколько дюймов, на мой вкус слишком много, но я не собираюсь ее торопить. Она сама придет ко мне со временем, прежде чем я заставлю ее это сделать.

Хорошие вещи требуют терпения, и что-то мне подсказывает, что Алиса будет самой лучшей из них.

— А как насчет твоих родителей? — спрашивает она, глядя на меня широко распахнутыми глазами. — Они все еще живы?

Я усмехаюсь, мне еще никогда не задавали такого вопроса. Странно осознавать, как мало чужаки знают о Стране чудес. Ни одному чудаку и в голову бы не пришло спросить о таком.

— У меня нет родителей.

Ее брови хмурятся.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что и сказал. У меня никогда не было родителей, — отвечаю я. — Чудаки не появляются так, как твой народ. Мы не рождаемся, не стареем и никогда не умираем… ну, если нас, конечно, не убьют.

Я наблюдаю, как она пытается осмыслить услышанное.

— Вы просто… появляетесь?

— Уверен, это трудно понять, — говорю я. — Мы были созданы так давно, что кажется, будто времени прошло не так уж много. Как именно мы здесь оказались, не знаю. Но одно знаю точно: подобного больше не случается. Новых чудаков больше не будет. Когда мы умираем, все заканчивается. Нет чудаков, нет и Страны чудес.

Она тяжело вздыхает, скривив свои безупречные губы.

— Это ужасно.

Я качаю головой.

— Правда не бывает ни хорошей, ни плохой. Она просто есть. Ты воспринимаешь ее так или иначе, но для нас это образ жизни. Это все, что мы когда-либо знали.

— Мне не стоило спрашивать, — говорит она, потирая висок двумя пальцами. — Сколько бы я ни пыталась понять этот мир, здесь мало что вообще имеет смысл.

— Чудесно, не так ли? — я широко улыбаюсь. — Уверен, ваш мир для нас тоже был бы лишен всякой логики.

— Тут ты прав. В моем мире нужно работать, чтобы получать деньги и выживать. Нужно платить счета и налоги. Это на самом деле ужасно.

Я морщу нос, не имея ни малейшего представления, о чем она говорит, но ее тон говорит сам за себя. Я бы предпочел Страну чудес любому месту, откуда она пришла.

— Звучит именно так.

— Куда мы пойдем дальше, Чес? — спрашивает она, заправляя прядь волос за ухо и скрещивая руки на груди. Она смотрит прямо в мои глаза, надеясь услышать ответ, но мне нечего сказать. Я чувствую себя таким же потерянным, как и она.

— Я не уверен, — признаюсь я, проводя пальцами от ее плеча к локтю и обратно. — Боюсь, что все мои друзья уже встретили свою смерть, и страшусь узнать, кто, если вообще кто-то, еще жив. Но если бы мне пришлось выбирать, я, наверное, пошел бы искать Эббота.

— Эббота?

— Ты, возможно, знаешь его как Белого Кролика, — объясняю я, вспоминая этого трусливого ублюдка. Если повезет, он где-то прячется, вероятно, лучше, чем большинство, и его будет трудно найти. Он знает о Стране чудес больше, чем кто-либо другой из тех, кого я знаю. Если существует какой-то секрет, чтобы собрать остальных чудаков и победить монстров, он его знает. Просто он слишком напуган, чтобы действовать.

— О, — ее глаза загораются. — Да, мы можем искать его следующим. А что насчет Гусеницы? Королевы? Что с ними случилось?

Я пожимаю плечами.

— Замок захватили в самом начале, солдаты королевы стали марионетками тьмы. Некоторые присоединились к врагу добровольно, других уговорили. Пока что ты видела монстров только в их естественной форме. Ты не видела, на что способна их темная магия.

Она злая и способна управлять сознанием. Я видел это однажды, солдат был одержим чем-то темным, чем-то злым. Не знаю, могут ли они все это делать, или есть разные виды с разными силами. Трудно узнать что-то полезное, когда все время тратишь на то, чтобы убегать от них.

— Ты правда думаешь, что у нас вообще есть шанс? — спрашивает она.

Я провожу кончиками пальцев по ее фарфоровой коже, поднимая их к ее челюсти, обводя щеку.

— Я в любом случае не собираюсь сдаваться. Я буду сражаться так долго, как смогу, со всей силы, но мне нужно знать. Ты правда думаешь, что у нас получится?

Я колеблюсь, понимая, что