Княжий венец - Анна Михайлова

- Хлыст, а ты нам девку дашь спробовать? Давно бабы не было, нутро горит, – прогудел громила с близко посаженными глазками и тяжелыми надбровными дугами. Видать за силу в их отряде отвечает. Невысокий, но широченный, от сутулости ажно шеи не видно. Закинул тяжеленный кистень[2] на плечо и облизнулся, глядя на девушку.

Банда мгновенно оживилась.

- Ты, Первуша, губенку-то закатай! Куда тебе такая краля?

- Хотя я бы на себе ее покатал!

- После него не бабы, а старое мочало. Если выживают.

- Ты ж порвешь, как в прошлый раз было.

- Так охота же… - скорбно поджал губы здоровяк, - может она хоть руками...?

Отряд нестройно заржал, кто-то даже закривлялся, изображая женские стоны.

- Ну-ка, цыц! Моя это девка. Сам ее валять буду. И для дела она пригодится, - блеснули колючие глазки из-под светлых бровей.

Велеслав, устроив девушку поудобнее, встал на ноги. Перевел глаза на лесной сброд, чувствуя, как холодная ярость наполняет душу. Они посмели открыть поганые рты на НЕЕ!

- Не рановато ли чужую женщину делите?

- Так и не твоя она! Эвон, у нее обручья брачного нет. Нешто плохо просила? Неумелая? – визгливый шакал начал бесить более главаря.

- Так бы она хоть богов могла молить о заступничестве. И в селениях ее б не тронули, ежели мужнина жена. Здесь на Болотах только богов и боятся. Эх ты, полюбовничек… - это уже главарь решил к совести воззвать. Снисходительно улыбнулся, а в глазах ни грамма жалости. Перевидал он таких парочек… А ведь бывало и такое, что мужик сам свою бабу отдавал в надежде, что его не тронут. Таким главарь всегда самолично кишки выпускал. Чтоб подыхал и глядел, как ее всей бандой насильничают.

- Не твоего ума дело, душегуб.

- И не твоего уже, мил-человек. Мое обручье носить будет, понял? Меня ласкать и охаживать. Пока ты в землице гнить будешь, - осклабился, послав голодный взгляд на Тамирис.

Чуть-чуть подобрался Велеслав, ни единым мускулом на лице не выдавая гнева. Только глаза потемнели до грозового-синего. От этой темной синевы бояре миргородские заикаться начинали, да только не знали бандиты лесные – кто перед ними.

Шакал главаря чуйкой не обладал, а выслужиться хотелось. Потому, осмелев, подскочил к внешне спокойному Велеславу. Заговорил громко и визгливо, с присвистом беззубым.

- Ты эта… Чего замер-то? Меч отдай и сымай одежу! Да не изгваздай, смотри, со страху.

Дернул за рукав, угрожающе поигрывая кинжалом, и полег первым, получив княжьим мечом наотмашь. Воспользовавшись замешательством, Велеслав рванул к бандитам и быстрыми ударами уложил еще двоих. Не чета душегубы княжьим дружинникам. А уж самому князю и подавно. Пел меч его, упиваясь поганой разбойничьей кровью.

Не стал Велеслав разговоры вести. О чем? Просить о милосердии? Так по глазам видно, что не знают о таком бандиты лесные. Угрожать? Напрягутся и готовы к отпору будут.

Вновь раздались крики по поляне. Ничуть не хуже тех, что мертвяки издавали. Да только в этих криках изумление поначалу было – как это один и не побоялся супротив целой банды выйти? Не было сроду такого, или убегали путники, или в ноги бухались. Не сразу поняли, насколько грозный противник им достался. И безжалостный. А когда поняли ошибку, поздно было – подыхали, заливая бурым жухлую траву.

Дольше других пришлось повозиться со здоровяком. Кистень оружие страшное, особливо в умелых руках. Удары сыпались резкие и неожиданные. Несколько раз опасно просвистело над княжьей головой, да раз за разом уворачивался он, нанося ответные удары. Заставляя громадного разбойника рычать по-звериному и еще яростнее махать смертоносной цепью. Широкоплечий душегуб был умелым, но неповоротливым. Слишком на силушку рассчитывал, за что и поплатился. Рухнул к ногам князя со вспоротым животом.

Ничего пред собой князь Миргородский не видел, кроме тех, кто посмел покуситься на его валорку. А ведь Птичка на Болота пришла и их спасать тоже. Уроды! Делили ее, как трофей, да способы обсуждали, как с ней будут… Псы поганые, гореть вам веки вечные!

Когда заканчивал с последним, за спиной раздался страшный хрип. Инстинктивно отскочил в сторону, оборачиваясь и выводя меч вперед - перед ним с занесенным кинжалом стоял главарь, выкатив глаза от ужаса. А ведь ранее уложил его Велеслав, достав мечом. Как подняться сумел? И не только поднялся, а с кинжалом бросился в подлой атаке со спины. Понимая, что этот противник никого живым с поляны не выпустит. Вот только не случилась подлая атака. Выронил главарь оружие и вцепился руками в удавку, сотканную из Тьмы. Тонкая, но крепкая нить тянулась из ладони едва сидящей, раскачивающейся от слабости девушки. Последним усилием сжала она кулак и хрустнуло горло нападавшего. Подался главарь вперед и наткнулся на меч княжий.

- Ты … кто? – прохрипел душегуб, захлебываясь кровью.

- Я – князь твой, падаль, – процедил Велеслав, переводя взгляд с расширившихся, но уже подернутых пеленой смерти глаз Хлыста на девушку.

В эту же секунду носом хлынула у Тамирис кровь, заливая грудь белоснежной рубахи. Окончательно силы покинули. Закатила глаза и начала падать вперед, да только успел он. Кинулся, подхватил и прижал к себе в ужасе глядя на залитое кровью лицо.

- Милая… да зачем же ты…, - рванул, не глядя, кусок своей рубахи, стараясь остановить алый ручеек из носа, - я бы и сам справился. Зачем? Слезинки твоей не стоят псы поганые.

Никогда большего страха не испытывал. Понял, что в кошмарах ему теперь будет видеться, как стоит его валорка на коленях, едва жива. Рубаха кровью залита, сил и на щепоть нет. Но спасает. Спасает его.

Унес он девушку подальше от злого места. Лагерь разбил у ручья. Перво-наперво донес ее до воды, умыл лицо, кровь подсохшую, стирая. Клубилось внутри что-то, то ярилось, то страхом сжимало. Вот зачем, а? Не впервой ему раны получать. Подумаешь, огрел бы его главарь, да увернулся бы. Пусть бы сам кровью истекал, только бы не она, тростинка хрупкая. Как ни умывал, как не просил – не пришла в себя. Унес к лошадям, лежанку ей нарубил, укрыл теплее.

Пробовал поцелуями отогреть – но видать совсем далеконько ушла, не было тепла на ее коже. Только его удовольствие прошивало раз за разом. Отошел, чтобы окончательно голову не потерять. И так ведет с нее, как отрока, бабы не знавшего.

Что делать-то?