Отрада - Виктория Богачева
— Себя винил. Не уследил, не уберег, не защитил. Отца потерял. Брата – едва не потерял. Я-то, вестимо, виноват, — он тяжело выдохнул и полоснул по Отраде непримиримым, горьким взглядом. — Но и ты не лучше.
— Я не чаяла, — прорыдала она, обхватив себя за плечи руками и сгорбившись. Тугой комок из страха и чувства вины царапался изнутри, скребся где-то под ребрами. — Я страшилась... страшилась, что ты худое с ним сотворишь... с вуем Избором...
— Неужто жалко? — задохнулся он от изумления.
— Тебя! — выкрикнула Отрада. — За тебя я страшилась, потому что люб ты мне!
Сказала и замерла, испуганно моргая широко открытыми глазами. Храбр переменился в лице, потому что прозвучавшее признание огорошило его сильнее, чем ее саму. Теперь его черед был шагать к ней.
Но Отрада, встрепенувшись словно дикий, пугливый зайчонок, развернулась, хлестнув его по лицу длинной косищей, и рванула обратно к избе. Только и мелькнула в темноте светлая рубаха.
Храбр бестолково сжал в кулаке пустоту на месте, где секундой раньше рассекла воздух ее длинная, тугая коса, и поглядел в спину убежавшей девке. Пока он стоял, хлопая глазами, та была уже далеко. Скрипнула и хлопнула дверь в избу, и он остался на лесной опушке один.
Он сделал два шага вперед и резко остановился. Махнул рукой, развернулся в сторону леса и поспешил в избу к брату с сестрой. Как дошел – не помнил. Но всякого успел передумать в своей голове! И злился на Отраду, и жалел, и Твердяту мыслил выпороть, и тут же одергивал себя, мол, негоже с порога на мальчишку набрасываться, хоть спроси сперва, отчего тот молчал...
Одно хорошо было: его изба кузнеца, как и изба знахарки, стояла на отшибе. В общину он не заходил, чтобы до дома добраться. Иначе резвые ноги непременно привели бы его к Избору, и уж там бы он за себя не ручался.
Когда он с силой распахнул дверь в горницу, ударив ею по срубу, Твердята едва с лавки на пол не рухнул. Милонега испуганно вскрикнула и выронила веретено.
Выглядел их старший брат так, что на погребальный костер краше клали. В расхристанной рубахе, с лихорадочно-горящим взглядом, чуть запыхавшийся от быстрой ходьбы, Храбр замер в дверях, всматриваясь в лицо Твердяты.
Мальчишка вскочил с лавки, прижался лопатками к бревенчатому срубу и поежился. Он давно страшился, что брат про все прознает.
— Отчего мне не сказал, кто тебя обидел? — Храбр толкнул дверь, и та с грохотом захлопнулась.
Твердята облизал пересохшие губы и отвел взгляд.
Ему было стыдно.
— Ты бы ему мстить пошел... — он шмыгнул носом, изо всех сил стараясь не расплакаться. — А потом бы тебя сызнова к воеводе в крепость забрали...
— И где ты такое услыхал? — нахмурился Храбр.
— Все так говорят, — Твердята поковырял пальцами пол, по-прежнему не поднимая взгляда. — А бабушка Верея сказала, что надобно молчать, коли мы чаем, чтоб ты цел да невредим остался, — выпалил он единым духом.
— Кто вы-то? — как-то обреченно спросил Храбр, усевшись на край лавки.
Злость разом исчезла. Испарилась, словно круги на воде. Он чувствовал себя лишь бесконечно, бесконечно уставшим. А еще – совсем старым, словно седой дед, у которого уже родились внуки.
— Ну-у-у-у, — Твердята замялся и задумчиво пожевал губы.
Брат с вижу уже успокоился. Может, и не накажет. И страх, развязавший ему язык, постепенно отступил.
— А ну говори, пащенок! — рявкнул Храбр, хлопнув ладонью по лавке.
— Я и Отрадка, — поспешно выпалил Твердята, уразумев, что спокойствие то было лишь кажущимся.
— Какая она тебе «Отрадка»?! — брат недовольно прищурился. — Подружка что ли твоя?
— Нет-нет, — мальчишка поспешно замотал головой и сглотнул.
— Старше тебя на добрый десяток весен! Вот и зови, как положено, — уже чуть тише и спокойнее договорил Храбр.
Он резко встал и подошел к лавке подле печи, на которой стоял ушат с колодезной водой. Зачерпнув ее ковшом, он сделал пару жадных, долгих глотков, и несколько капель пролились на рубаху, прочертив на шее влажные дорожки.
— Так, — он вновь повернулся к притихшему в углу брату и мельком глянул на сестру, не проронившую ни звука. — Ты, маленькая, ступай-ка на полати спать. А ты, — строгий взгляд на Твердяту. — Сказывай все, как было.
И тот рассказал. Как остановился подле избы Отрады поглядеть, как ее вуй Избор лупил от злости землю и хулил Богов, и весь-весь двор был у него перекопан так, что и местечка нетронутого не осталось. Тогда-то его по голове он и зашиб.
Еще рассказал, как Отрада сперва все порывалась рассказать Храбру правду, но бабушка Верея ее отговорила. Что множество раз слыхал он их беседы, и всегда, всегда девка порывалась сознаться в обмане, а знахарка и ей, и ему, Твердяте, повторяла лишь одно: Храбр осердится, замыслит недоброе. Еще убьет ненароком дядьку Избора, и тогда уже ему самому будет грозить смерть от руки воеводы...
Под конец Твердята уже всхлипывал. И вспоминать ему было страшно, и брата обманывать, и нынче признаваться в содеянном.
Храбр глядел на его склоненную, вихрастую голову, и было ему тошно.
— Ступай-ка ты спать, — велел он, немного помолчав. — Утром решу, что с тобой делать.
Когда брат, еще помявшись и потоптавшись на месте, залез на полати, кузнец вышел на крыльцо. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха. Запрокинув голову, он поглядел на бесконечный, безоблачный небосвод.
Коли так судить, то правильно было бы Твердяту выдрать, чтобы еще пару седмиц на лавке не мог сидеть. И к Отраде позабыть дорогу.
Но Храбра глодали чувства, доселе ему неведомые.
Он сомневался.
И все припоминал ее отчаянный, громкий выкрик. Его слова, что он ей люб...
Ну, как ее, такую, виноватить?..
И разве ж не он виноват пуще всех? А следом – знахарка Верея, запутавшая и девку, и сопляка-братца, и всех их?..
Но, прежде всего, он сам.
Неспроста же за него все испужались. Все мыслили, что непременно учинит он что-то дурное с дядькой Избором.
И, Сварог тому свидетель, руки чесались. Крепко чесались. Сорваться с места, добежать до избы, выволочь мужичонку за шиворот на крыльцо, бросить на землю и вкровь измочалить о него тяжелые, железные кулаки. Искушение было велико. Столь велико, что Храбр с трудом себя сдерживал.
Ему лгали потому, что боялись,
