Девушки бури и тени - Наташа Нган

– Ты полежишь со мной, Леи? Только ненадолго, пожалуйста...

– Я обещала помочь Нитте, – перебиваю я, вставая. Чувство вины пронзает меня из-за этой лжи, но я отмахиваюсь от него. – Может быть, позже. Тебе следует снова лечь спать.

Когда я собираюсь открыть дверь, Майна шепчет:

– Ты же знаешь, как мне сейчас тяжело.

В одно мгновение все месяцы и мили, прошедшие с настоящего момента до того, как она в последний раз произнесла мне эти слова, исчезают, и остаемся только мы вдвоём – такими, какими мы были тогда, наедине в тёмной комнате, переполненной невысказанными чувствами. Как легко было бы мне пойти к ней и забыть всё, что произошло, прижаться друг к другу и ощутить блаженное тепло от воспоминаний о том моменте, когда я так остро почувствовала восхитительный потенциал своего будущего, когда мой мир повернулся накануне чего-то нового, чего-то прекрасного.

Вместо этого я открываю дверь.

– Не надо, – холодно говорю я, и что-то колет у меня в груди. – Мы изменились, Майна. Я люблю тебя, но теперь всё не так просто.

Затем я выхожу и закрываю за собой дверь, чувствуя, как между мной и Майной закрывается какая-то другая дверь.

Такая, которую мы, возможно, никогда не сможем открыть снова.

30.

На следующий день у Майны едва хватает сил, чтобы выйти из каюты. Мы с Озой прогуливаемся с ней по качающейся палубе. Поначалу она валится с ног, но Лова объясняет это тем, что у неё ещё не развились “песчаные ножки”. На следующий день у неё немного прибавилось энергии, и она даже делает несколько кругов по кораблю, не шатаясь из стороны в сторону. На следующий день она, кажется, быстро набирается сил, помогает по хозяйству на корабле и ест полноценную пищу впервые с тех пор, как мы покинули остров Чо.

Майна присоединяется к нам на палубе за ужином в тот вечер. Это последняя ночь перед тем, как мы доберёмся до лагеря Амалов, и общее настроение являет странную смесь радости у Кошачьего Клана и мрачности у нас. Хотя Майна сидит рядом со мной, мы немного дальше друг от друга, чем обычно. Большую часть ужина мы проводим в тишине, слушая, как Лова, Нор и Оза обмениваются историями о том, как их клан сеет хаос по всей Ихаре. Мы едим вкусный сушёный салат из пшеничного булгура и орехов, в котором сочный изюм сверкает, как драгоценные камни.

В конце ужина Лова достает бутылку с какой-то тёмной блестящей жидкостью.

– За выздоровление нашей девочки! – произносит она тост. – И за то, чтобы следующей ночью мы уже спали в настоящих кроватях!

Все делают по глотку и передают бутылку дальше. Я беру её последней и на мгновение задерживаюсь, чувствуя, как все взгляды устремлены на меня. Я знаю: они вспоминают, как я в последний раз пила алкоголь. У меня возникает желание швырнуть бутылку через палубу, посмотреть, как она разобьётся, а содержимое разольётся по деревянным половицам. Вместо этого я делаю глоток и передаю её дальше.

Когда алкоголь согревает меня изнутри, я ощущаю почти мгновенный прилив облегчения. Я и не осознавала, как сильно скучала по такому ощущению, но подавила желание схватить бутылку и выпить ещё.

Хотя Цаэнь наблюдает за мной, он ничего не говорит. Я почти хочу, чтобы он что-то сказал. Я могла бы бросить ему в ответ так много слов, так много мрачных тайн, которые можно использовать в качестве оружия.

После ужина мы с Майной отходим от остальных, чтобы провести церемонию с подвеской, благословляющей рождение Хиро.

– Ты уверена, что достаточно оправилась? – спрашиваю я, когда она ведёт меня на корму.

– Для этого – да.

Мы опускаемся на колени. Она слегка наклоняется, перила здесь ниже, и создаёт ощущение, что мы плывём прямо по дюнам. Там, где лодка рассекает песок, он летит струйками, похожими на жидкость. Громкий шум окутывает нас, создавая барьер между нами двумя и остальными. Это кажется уместным, учитывая, что мы собираемся сделать. Над головой круглая и полная молодая луна. Волны переливчатого света разливаются по пустыне. Звёзды танцуют по небу калейдоскопическими созвездиями.

Майна достает из кармана кулон, благословляющий рождение Хиро. Она держит его бережно, как будто баюкает птенца.

– Я никогда не говорила тебе, какое слово было внутри моего кулона?

Ночной воздух становится прохладным, и я застегиваю воротник мантии, волосы хлещут меня по щекам.

— Майна, ты не обязана...

– Отец всегда говорил мне, что это плохая примета. Я знаю, что так считает большинство ихаранцев. И, возможно, так оно и есть. В конце концов, Хиро рассказал мне, какое слово было у него, и теперь он мёртв, – последнее слово звучит тяжело и уродливо. Она сглатывает, как будто пытается избавиться от него. Звёздный свет наполняет ей глаза, она серьёзно смотрит на меня. – Ты сказала вчера, что устала от того, что я что-то скрываю… Мне это самой не нравится. Я хочу, чтобы ты знала обо мне всё, Леи, потому что моё сердце полностью принадлежит тебе.

Одной рукой она сжимает кулон, благословляющий рождение Хиро, другую кладёт мне на колени. Наши пальцы переплетаются легко, инстинктивно, столь же привычно, как мои лёгкие делают вдох. На данный момент боль от вчерашнего нашего разговора приглушается.

Со вздохом я прижимаюсь к ней – носом к ложбинке её шеи.

Она целует мои волосы. Затем опускает лицо, поворачиваясь щекой к моей.

– Ты когда-нибудь слышала о кинью? – спрашивает она.

– Кинью?

– Иногда в двух кулонах содержится одно и то же слово. Это не так уж и редко. В нашем языке не так много иероглифов, а общи они у гораздо большего числа людей. Но редко встретишь кого-то с таким же словом, как у тебя, тем более что мы обычно не раскрываем свои надписи с благословением рождения.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

Майна отстраняется. Она проводит большим пальцем по кулону Хиро, золотая оправа отражает лунный свет.

– У нас с ним было одно и то же слово. Мы с Хиро были кинью.

Дрожь пробегает по моему затылку.

Она смотрит вниз, её грудь вздымается от медленных, глубоких вдохов.

– Какое? – шепчу я. – Какое у тебя было слово?

Проходит пауза, прежде чем она решительно отвечает:

– Жертва.

Слово тяжёлым