Хризолит и Бирюза - Мария Озера

В какой-то момент, когда мы сменили руки, я поймала его взгляд — томный, пронизывающий, будто он видел меня насквозь. Он смотрел не просто на меня — он будто вспоминал, искал во мне что-то давно потерянное. Или угадывал.

В кульминационный момент танца Нивар сделал шаг ближе. Его ладонь по-хозяйски легла на мою талию. Он притянул меня к себе — не резко, не грубо, но так, что воздух вокруг нас будто сгустился. В его глазах что-то вспыхнуло. Искра? Нет — пламя, с каждой нотой, с каждым шагом, становившееся все неистовей.

Мы закружились в минорном вальсе, точно два вихря, слитые одной стихией. Мужская рука, крепко сжимающая мою, направляла меня с неумолимой уверенностью, словно мы танцевали не на мраморной плитке, а на самой ткани вечера. Все исчезло — гобелены, придворные, свет люстр. Остался только он, и я, и ритм, в который билось мое сердце.

Каждое его движение было выверенным, отточенным, будто он репетировал со мной эту партию много раз — во сне, в памяти, в каком-то ином мире. Его плечи были напряжены, но не скованы. Я чувствовала это даже сквозь плотную ткань смокинга — он был сосредоточен, сосредоточен на нас.

А потом, в один из бурных акцентов мелодии, он резко опустил обе ладони на мою талию и поднял вверх, закружив в воздухе. Я на миг потеряла опору под ногами — как фарфоровая кукла, застывшая на пике вращения. Сердце ёкнуло. Мне стало страшно. Но руки Нивара держали крепко. Он не дрожал, не колебался.

Я от чего-то знала — он не уронит меня.

В этот миг зал исчез окончательно. Даже музыка, казалось, играла только для нас. Мы были одни — владельцы этого сияющего пространства, правители его ритма, дыхания и света. Я чувствовала, как волосы выбиваются из прически, щекочут шею, как платье струится по воздуху, как я — живая, настоящая — вращаюсь над полом.

Граф мягко опустил меня вниз, и мы ещё несколько раз обошли круг под замедляющуюся мелодию. Вальс стихал. Шептал. Тянулся, вынуждая нас сблизиться настолько, что я почувствовала его сбивчивое дыхание и ощутила, как его грудь поднимается и опускается под моими ладонями. Нивар не отводил от меня взгляда.

Мое дыхание было такое же тяжелое.

Я стояла так близко к нему, что наши носы почти соприкасались. Он дышал ртом, и его дыхание обжигало мою кожу. Вдруг я поняла, что он больше не смотрит мне в глаза.

Его взгляд направлен вниз.

На мои приоткрытые губы.

Раздался громкий хлопок — один из тех, что всегда звучат не вовремя. Взрыв хлопушки отозвался в зале эхом, и я инстинктивно вздрогнула, на секунду потеряв равновесие. Ноги сами сделали шаг вперёд — прямо в него. Грудь прижалась к его груди. Он же механически обвил меня рукой, как будто не думая. Или — думая слишком много.

Мир будто снова завис.

На краткий миг я почувствовала, как его пальцы сжались на моей талии чуть сильнее — как будто держал не для приличия, а от чего-то более опасного, внутреннего. Его подбородок вздёрнулся вверх — на шум, на тревогу — и лишь спустя секунду мы оба увидели, что источник паники оказался… величественным.

В центр зала, освещённый золотым каскадом люстр, медленно вышел император.

Император Гарольд фон Бентхайм V был высоким, широкоплечим мужчиной с правильными чертами и взглядом, от которого хотелось спрятать самые сокровенные мысли. Его каштановые волосы с благородной проседью были аккуратно зачёсаны назад, борода ухожена, короткая, подстриженная по последней столичной моде. Лицо его, аристократически бледное, озаряла спокойная, тёплая радость. В голубых глазах плясали искры — живые, настоящие, тёплые, с теми самыми морщинками в уголках, какие бывают у человека, привыкшего улыбаться не ради приличия.

Он ступал, как театральный бог, спустившийся на сцену. В нём было что-то нечеловеческое, окаменелое. Камзол, в который он был облачён, переливался как звездное небо перед бурей — тёмный бархат, расшитый нитями серебра и сапфиров, отражал свет, как гладь воды при полной луне. На плечах — мантия со шлейфом цвета имперского пурпура, подбитая мехом редкого белого лиса. Она струилась вниз, словно река расплавленного металла, мягко обтекая ступени подиума. При каждом его движении ткань вспыхивала бликами, будто оживала, повинуясь лишь ему.

Корона на его голове была не просто символом власти — она ослепляла. Бриллианты сверкали на каждой грани, отбрасывая крошечные радуги на мраморный пол. А массивная цепь, висевшая на его груди, казалась не украшением, а якорем власти — тяжёлая, инкрустированная рубинами, александритами, эмалью с символами старого мира. Руки императора были в перчатках, расшитых золотыми нитями, каждая с рубином на костяшке, словно сам Род метил его как избранного.

Герб пульсировал как сердце на груди монарха, как сама суть власти — двуглавый орёл с расправленными крыльями, в когтях которого меч и щит — символы силы и защиты, настоящее ювелирное чудо, созданное руками лучших мастеров Ренарна.

Вся его фигура излучала такую мощь, что люди по обе стороны зала неосознанно опустили головы. Казалось, даже свет люстр склонялся перед ним.

Даже сапоги его — вышитые жемчугом, сапфирами и драгоценными пуговицами — были произведением искусства, в котором исчезло понятие меры.

Он был в хорошем расположении духа. И был рад. Это чувствовалось кожей.

Император раскинул руки и заговорил — голос его был могуч, натренированный годами речей и приёмов, голос, от которого хотелось встать по стойке «смирно», даже если ты не из этого мира.

А я… всё ещё чувствовала его руку на своей талии.

Всё ещё чувствовала, как мы дышим в одном ритме, несмотря на речи, несмотря на блеск трона.

Я не смотрела на императора. Я смотрела в профиль мужчины рядом со мной.

Он не двигался. Не отпускал.

И если это игра, то почему дрожит земля под ногами?

И всё это время — пока зал замер, пока музыка притихла, пока двор склонился — я чувствовала, как рядом со мной Нивар медленно, но неотвратимо становится другим. Холод вновь возвращался в его осанку, в пальцы, что отпустили мою талию. В выражение лица. В глаза.

Он отстранился — ровно настолько, чтобы не дать повода, но и не оставить сомнений. Маска вернулась на место, будто и не спадала вовсе.

Моё перевоплощение происходило медленнее. Мне потребовалось несколько лишних ударов сердца, чтобы вновь почувствовать пол под ногами, чтобы вспомнить, кто я, где я, и какую роль играю в этом