Девушки судьбы и ярости - Наташа Нган

Её одежда промокла от моих слёз.

* * *

Женский Двор битва не коснулась, хотя и он изменился. Здесь кипит деятельность, поскольку люди Касты Бумаги и демоны всех мастей занимаются самыми разнообразными делами по уборке после битвы или улучают несколько минут отдыха в пышных садах. Все свободные комнаты отведены нашим воинам и дворцовым шаманам, многие разместились в одной комнате, учитывая внезапный рост их численности. Но никто не жалуется, и все дружелюбно улыбаются в нашу сторону, когда мы с Майной направляемся в Бумажный Дом.

Как и некоторые здания дворца, его переоборудовали под импровизированный госпиталь. В коридорах носят самые различные материалы, врачи, солдаты и жильцы, которые предложили свою помощь, бегают из комнаты в комнату.

Я могла бы дойти до наших старых апартаментов с завязанными глазами.

Коридор, от которого отходят наши комнаты, у́же, чем я помню. Бумажные ширмы задёрнуты для уединения пациентов, которые теперь в них размещаются. Сердце сжимается с каждым шагом, когда я думаю о девушках, которые когда-то их занимали. Одна из них потеряна для нас навсегда. Другую я потеряла по другой причине.

Моя комната – единственная, которая пуста. Пациента, должно быть, недавно выписали.

Я заглядываю внутрь с порога. Несмотря на то, что обстановка та же, всё выглядит как-то по-другому.

– Хочешь войти? – спрашивает Майна.

Я мотаю головой и отстраняю её.

Внутренний дворик для купания сохранил своё назначение, его ванны полны и от них идёт пар. Нам повезло: сейчас тихо, и ванны пусты. Бамбуковые деревья, растущие вдоль стен, шелестят на ветру. Воздух медовый и тёплый. Аромат внутреннего двора навевает так много воспоминаний, и я позволяю им окутать себя, пока мы бродим по нему: смех девушек; ухмылка Лилл, которая рассказывает мне разные истории, пока моет меня; резкий голос Блю, когда та оскорбила мою мать; и твёрдая хватка Майны, которая тогда остановила меня от ответных действий. Тогда она впервые ко мне прикоснулась.

Как и наши комнаты, внутренний двор кажется меньше, чем я помню. Интересно, не обман ли это разума? Когда место имеет власть над вами, оно становится огромным, а как только эта власть заканчивается, оно оказывается таким, какое есть на самом деле – просто комната, или внутренний двор, или дом, или дворец. Стены и половицы, ворота и арки, строительные блоки. Фрагменты места – но не его сердце.

– Я хочу кое-что сделать, прежде чем мы уедем, – говорю я Майне.

Она приподнимает бровь.

Мы подходим к моей ванне. Она наполовину скрыта разросшимся бамбуком. Летний свет, пробивающийся сквозь его листья, рисует танцующие узоры на воде. Я обвиваю руками шею Майны, и улыбка скользит по моим губам.

– Давай примем ванну, – говорю я. – Ты правда воняешь.

Она улыбается мне в ответ – сладко, неуверенно и с надеждой, и когда наши губы соприкасаются, я чувствую, как что-то тёплое разливается по мне, такое же сладкое, неуверенное и обнадёживающее.

Место – это просто собранные воедино части здания. Его истинное сердце – дом – это люди, которые его населяют.

Три месяца спустя

42. Леи

– Хватит толкаться!

– Я пытаюсь получше рассмотреть!

– Мы тоже!

– Ну, если ты просто пошевелишь своей огромной головой...

– На что ты намекаешь?

– Да ладно тебе, Чжинь, я видела, как ты задерживалась на несколько секунд перед каждым приёмом пищи в Нефритовом Форте...

– У Леи тётушка превосходно готовит!

– И это доказывает твоя гигантская голова!

– Не смеши. Головы не толстеют, Чжэнь...

– Скажи это своей голове...

– Мы на месте, – поспешно перебивает Блю, расталкивая близняшек, чтобы подойти к дверце экипажа.

Я карабкаюсь за ней, радуясь, что выбралась из тесноты, которую мы впятером делили всю прошлую неделю. Я помогаю близняшкам выйти, затем протягиваю руку последней девочке.

Лилл берет её с застенчивой улыбкой, спрыгивая на мостовую.

– Твой дом, Леи! – восклицает она, её ушки трепещут. – Не могу поверить, что тебя не было целый год! Как он выглядит? Всё точно так, как ты помнишь?

Да, тут ничего не изменилось.

Фасад лавки с высокими окнами и ставнями, наполовину опущенными из-за поздней летней жары. Потрёпанный временем деревянный фасад. Кажется, что он слегка нависает над дорогой, а соседние дома его поджимают. Вся улица представляет собой ряд старых, облупившихся зданий, сгрудившихся вместе, как будто в целях безопасности, что, в некотором смысле, так и было.

Чжэнь и Чжинь уже скрылись внутри. Блю маячит у открытой двери. Она что-то держит в руках.

– Тянь требует, чтобы мы надели эти нелепые тапочки. Если так принято у вас, бедных деревенских жителей, неудивительно, что вы такие, какие есть.

– Леи всегда просто восхитительна, – говорит Лилл.

Я смеюсь, ероша ей волосы. Моим глазам становится тепло от вида своей старой лавки, но слёзы не льются, пока изнутри не доносится лающий голос Тянь.

– Айя, что так долго?

Отсюда я практически слышу вздохи отца.

– Подожди немного, Тянь. У них был долгий путь.

– Мы два дня назад приехали той же дорогой, а я, не распаковывая вещи, готовила тебе ужин менее чем через пять минут после нашего приезда.

Я вхожу в свой дом, сияя так широко, что становится больно.

Тянь кричит мне, суетясь за прилавком, выбирая травы для чая из коробок, расставленных вдоль стен, а отец бросается мне навстречу, широко раскрывая объятия.

– Слёзы счастья? – спрашивает он с лёгким беспокойством, отводя назад мои волосы, чтобы вытереть мокрые щёки.

– Слёзы от огромного счастья.

Мы снова обнимаемся. Когда я наконец отпускаю его, он приветливо улыбается остальным, и бормочет мне на ухо:

– У меня для тебя сюрприз.

Он ведёт меня за руку в заднюю часть магазина.

– Поторопись, – говорит он еле слышным шёпотом. – Пока старая демоница не передумала.

– Как я могу передумать? – ворчит Тянь. – Начнём с того, что я с самого начала была против.

– Против чего? – спрашиваю я.

Отец только подмигивает. Мы идём по маленьким комнатам и коридорам моего дома. Мои глаза впитывают каждую деталь. Я чувствую себя сбитой с толку, как будто провалилась сквозь какую-то трещину во времени, оказавшись в мире до появления во дворце – может быть, даже до набега, когда мама ещё была рядом, улыбка отца всегда была такой широкой, а этих