Горячая штучка - Люси Вайн

4

12.34, суббота 22 февраля

Местоположение: На скамейке в Уорнер-парке, представляющем собой огромное зеленое пространство с жалкими качелями и каруселями, которыми никто никогда не пользуется. Мы сидим в окружении голубей и голубиного помета, потому что рядом гуляет идиот, который кормит их, хотя повсюду висят таблички с запретом кормить голубей. Ах, люди.

У моих ног гуляет птица. Ей наплевать, абсолютно наплевать, что я больше и сильнее ее, и на то, что я в злости могу раздавить ее своим кулаком.

Я этого не делаю — я с визгом бегаю кругами.

Папа смеется и отгоняет птицу прочь. Это происходит всякий раз, когда мы приходим сюда, и я всякий раз жалуюсь, но мы продолжаем бывать здесь почти каждую неделю. Папе нравится это место. Он приводит сюда Лили, своего йоркширского терьера, папа сидит среди голубей и болтает со своими приятелями-пенсионерами. Все местные жители любят Уорнер-парк, и каждый год или почти каждый год соседи собираются вместе и организуют кампанию в его защиту. Они занимаются этим очень серьезно, пишут петицию, раздают листовки на железнодорожной станции и протестуют на улице у здания местного совета, скандируя «Спасите наш ближайший парк». Обычно кампания имеет огромный успех, и совет делает что-то вроде официального заявления о том, что он «принял решение поддержать общину и защитить Уорнер-парк», что он никогда не был заинтересован в том, чтобы уничтожить его, и мэру нравится, когда его фотографию печатают в местной газете. В любом случае все заканчивается тем, что соседи устраивают большое торжество у дома медиума Шэрон, и медиум Шэрон, в конце концов, напившись, указывает пальцем на ту или иную супружескую пару, предсказывая развод. А потом супруги разводятся, потому что никто не рискует пойти поперек медиума Шэрон.

На самом деле у меня сохранились свои нежные воспоминания об этом месте, большинством из которых я не делилась с папой. Он, например, не знает, что, когда мне было от тринадцати до семнадцати лет, я блевала в этом парке по крайней мере раз в неделю. И не знает, что здесь есть канава, где я и еще семь человек из нашего десятого класса прятались все вместе, лихорадочно пытаясь избавиться от дешевого сидра в полной уверенности, что «шпики» и «легавые» пришли, чтобы арестовать нас и бросить в тюрьму. Папа не знает, что за финт я выкинула, когда Дэнни Аррингфорд попытался пощупать меня, я сказала ему, что не могу, потому что у меня нет влагалища — я была искренне уверена, что у меня его нет. Наши школьные уроки полового воспитания были такими откровенными и подробными, что я, уставившись на страшную белую птицу, решила, что невозможно предположить, что вся эта ерунда находится у меня внутри. А потом, когда Дэнни, ласково уговаривая меня, сказал, что никому не расскажет о том, что у меня нет влагалища, я всем рассказала о том, что он фригиден, и у него крохотный пенис. Думаю, Дэнни сейчас бездомный.

За эти годы многое изменилось. Не в смысле того, как это выглядит — на самом деле, все буквально то же — вплоть до последней травинки благодаря слишком заботливому микроуправлению медиума Шэрон, назначившей себя «главным ландшафтным дизайнером», — но все изменилось для меня. Парк перестал быть местом для веселья, унылой участи не-совсем-впустую-растраченной молодости и стал местом, где я спасаюсь от сложностей взрослой жизни. Я прихожу сюда, чтобы подумать и поразмышлять о своем дурацком существовании. Здесь я искала одиночества после разборок с Джен. Сюда я приходила, чтобы укрыться от доброжелательных, но надоедливых вопросов папы после разрыва с Тимом. Я приходила сюда, чтобы посидеть и оплакать свою маму.

Я люблю этот парк, но это не все нежные воспоминания.

Папа продолжает разговор.

— Я очень горжусь тобой, Ленни.

О боже, он так гордится мной. Он постоянно говорит об этом мне и Джен, с тех самых пор как стал ходить к психотерапевту, где научился говорить, как одухотворенный идиот, на языке, включающем такие фразы, как «продуманное осознанное родительство, способствующее чувству безопасности и близости». Теперь каждая его фраза начинается и заканчивается тем, что он гордится мной, несмотря на то что ему почти нечем гордиться. Я — его одинокая, почти тридцатилетняя дочь, которая едва терпит свою работу, арендует комнату в Грязной дыре, где напротив нее живет парень, которого она каждый день пытается уберечь от того, чтобы на него не упали ее (посеревшие) трусики.

Вероятно, о последнем он не подозревает, но все-таки.

— Я тоже горжусь тобой, папочка, — говорю я, поглаживая его руку в перчатке. Нужно же что-то говорить, не так ли?

— Я собирался кое о чем поговорить с тобой, ты не против?

Я выжидательно молчу. Когда кто-нибудь заранее предупреждает меня о том, что хочет о чем-то поговорить, я обычно отвечаю отказом. Как правило, это то, о чем тебе не хочется слышать, а то, что они спрашивают у тебя разрешения, означает, что, если тебе это не понравится, ты сама виновата. Я осторожно отвечаю:

— Трудно дать ответ, не зная, о чем ты хочешь поговорить. То есть есть такие вещи, о которых я предпочла бы не говорить с тобой.

Дэнни Аррингфорд.

Папа кивает и выглядит обеспокоенным. Не думаю, что это о Дэнни Аррингфорде.

— Ладно, папа, говори. Все нормально, — смирившись, отвечаю я. Безусловно, это не хуже, чем «75 оттенков Тони» — чтение плохо завуалированной попытки, вдохновленной Пятьюдесятью оттенками серого, вызвало у меня самые неприятные ощущения, которые я когда-либо испытывала. По крайней мере, на этой неделе. Сидя на скамейке, он разворачивается ко мне, плюхаясь ногой в свежую кляксу голубиного помета. Гадость. Я так заботливо избегала этого, а теперь все на его брюках. Кроме того, это его «выходные» брюки, бедный папа. Сказать ему? Он выглядит таким серьезным, я решаю, что лучше не говорить. Он откашливается.

— Ленни, ты знаешь, что я был одинок с тех пор, как твоя мама… ну, с тех пор, как твоя мама…

(Мама оставила нас.)

(Ладно, чтобы быть честным по отношению к ней, умерла.)

— … с тех пор, как твоей мамы не стало. — Он с тревогой смотрит на меня, а я смотрю в землю отсутствующим взглядом. Он продолжает. — И в последнее время я много думал, каким могло быть мое будущее. Жакетта (его психотерапевт) посоветовала мне обсудить с тобой вопрос о том, что я, может быть, начну встречаться