Хорошие девочки попадают в Ад (СИ) - Индиви Марина

— Понимаешь, малыш, мне нужно уехать…

— Куда? — спросила я.

Мне в этом году исполнилось шесть, и я думала, что это временно. Как потом выяснилось, нет. Мама влюбилась в какого-то джазового певца, который собирался на заработки в Москву, потрахалась с ним, про это узнал отец. Она уехала с ним прямо перед Новым годом, сказав:

— Я пришлю тебе подарок из Москвы, Никита.

Но подарок она так и не прислала. Она звонила пару раз в год, поздравить меня с Новым годом и с днем рождения, поэтому я знала, что из Москвы они уехали сначала в Европу, а потом в Штаты. Она звонила, пока я не стала достаточно взрослой, чтобы сказать:

— Пошла ты нахуй. Ты меня променяла на свой джазовый член.

Не помню, сколько мне было тогда, тринадцать? Четырнадцать?

Я понимала, что нахрен ей не сдалась. Что она звонит просто для того, чтобы в блонотике мироздания поставить галочку «Я хорошая мать», а потом забывает обо мне до следующего звонка. Но она ни разу не пригласила меня в гости, хотя отец был не против. Он говорил мне об этом тысячу раз, что он не возражал бы, случись ей захотеть меня увидеть, но, кажется, я бы предпочла в этой истории злодеем видеть его. Потому что отцы должны запрещать матерям встречаться с детьми, а матери должны стремиться к этому всеми силами. Даже если все против них. Даже если нас разделяет чертов гребаный океан…

Но в моей истории все было иначе.

Я издала странный звук, похожий на тот, с которым кошка срыгивает шерсть, но не помогло. И я свалилась на пол, чувствуя жгучую боль в груди и сухие слезы, режущие глаза.

Лукас

— Вы уволены, — коротко произнес Лукас.

— Но… — начала было Грета.

— За расчетами можете обратиться к Эсмеральде, она ведет все дела домашнего персонала, — он говорил очевидные вещи, чтобы не схватить эту женщину за волосы и не вышвырнуть за порог дома в чем есть.

В ушах до сих пор звучали слова Ники: «Она ругала плохих русских при девочке, чья мать родилась в России…»

Мария родилась не в России. Ее мать и отец переехали в Германию в середине девяностых, спустя два года после падения Железного занавеса. Мария родилась уже здесь, во Франкфурте. Именно он стал для нее родным, но потом отец и мать развелись. Мать грызла тоска по родине и по родителям, в итоге она забрала маленькую Марию с собой и вернулась в Россию. К отцу та приезжала пару раз в год, в один из таких визитов они и познакомились. Мария свободно разговаривала на немецком, но у нее все равно был легкий, едва уловимый акцент. Тот самый, который выдавал в ней иностранку.

Гретхен. Так он ее называл, потому что она в самом деле была его жемчужиной.

Слишком много воспоминаний.

Слишком много чувств.

И все это началось, когда в его жизни появилась Ники.

Амира ждала его в детской, насупленная.

— Я не хотела тебя расстраивать, — сказала она. — Мы с Ники…

— Я запрещаю тебе ходить на третий этаж и общаться с этой женщиной, — перебил он дочь.

— Почему?

Потому что видеть вас двоих противоестественно. Тогда, в первые мгновения накатившей ярости он не отдавал себе в этом отчета, но сейчас — более чем. Ники сидела на кровати с Амирой, и эта картина показалась ему карикатурой, насмешкой, пародией над тем, что могло бы быть. Она действительно была очень похожа на Марию, но она не была ею, и Амиры рядом с ней быть не должно.

— Потому что я так сказал.

— Почему?

— Амира. — Он не повысил голос, но у девочки задрожали губы.

— Ники хорошая…

— Никаких Ники. — Лукас посмотрел на нее в упор. — Ты меня поняла?

— Ты злой! — крикнула Амира, из ее глаз брызнули слезы. — Злой! Злой! Злой!

Это был первый раз, когда дочь плакала из-за него, и Лукас на мгновение растерялся. Впрочем, решения своего он все равно не собирался менять, поэтому сейчас сухо сказал:

— Хорошо. Значит, буду для тебя злым, — и вышел из комнаты.

Но едва успел сделать пару шагов в сторону холла, как к нему подбежала Аманда и сказала, что у Ники случился сердечный приступ.

​​— С чего ты взяла, что это приступ, а не имитация? — холодно спросил он.

Девушка посмотрела на него странно. Как на чудовище. К таким взглядам Лукас привык: для него не было новостью, что он чувствует по-другому. Не так, как остальные люди, или, проще говоря, не чувствует вовсе. С Марией было по-другому, но ее больше нет. С Амирой — тоже, но сегодня дочь впервые назвала его злым. Именно это заставило остановиться.

— Я дала ей таблетку и взяла на себя смелость вызвать врача. Он уже едет.

Лукас кивнул, и Аманда поспешила обратно. Видимо, к Ники.

«Ты злой, злой, злой!» — эхом звучали в ушах слова дочери. В ответ на это эхо Лукас выругался и пошел обратно к лестнице. Ники лежала на постели, прикрыв глаза, Аманда сидела рядом — видимо, на всякий случай. Он стоял и смотрел на них, пытаясь понять, что чувствует. Хотел бы он что-то чувствовать, но с этим возникали сложности. Как будто его включили — когда в его жизни появилась Мария, и выключили — когда она ушла. Рядом с дочерью он возвращался в прошлое, словно оказывался во временном кармане, когда Мария еще жива. Потом он выходил из ее комнаты, и машина времени возвращала его в реальность. В ту, где на месте сердца зияла пустота размером с черную дыру.

Аманда заметила его и поспешно поднялась, почувствовав движение, Ники тоже открыла глаза. Она не сказала ни слова, просто усмехнулась и отвернулась. При этом кожа ее была настолько белого цвета, что могла посоперничать со свежевыглаженным и накрахмаленным бельем или его рубашками. И синие губы.

Нет, это определенно была не имитация.

— Выйди, — сказал Лукас Аманде.

Девушка подчинилась, он вошел и закрыл за собой дверь. Ники так и не посмотрела на него, даже когда он сел в кресло. Просто сказала:

— Без тебя здесь больше кислорода, ты в курсе?

— Сожалею, — сухо ответил он.

— Ты можешь просто выйти, и его станет больше.

Он не стал уточнять, что его сожаления были не по поводу кислорода, больше не сказал ни слова. Ее грудь вздымалась тяжело, судя по всему, дышать ей было непросто. Или больно.

— Где болит? — спросил он.

— Ты доктор? — огрызнулась она.

— Один доктор у тебя уже был. Думаю, с тебя хватит.

— Если это была попытка пошутить, — она даже приподнялась на локтях, — то хреновый из тебя стендапер.

Лукас посмотрел на нее в упор.

— Тебе не стоит сейчас напрягаться.

— Да я, мать твою, только и делаю, что напрягаюсь! — рявкнула она, и тут же скривилась. Ему пришлось подняться, шагнуть к ней и чуть ли не насильно уложить обратно.

Ее «Пусти» прозвучало слабо, так же, как и ее попытка вырваться.

— За время нашего знакомства ты уже должна была понять, что я отпущу тебя только тогда, когда захочу.

— Чтоб ты сдох! — пожелала она. — Желательно, в жутких корчах.

— Когда-нибудь обязательно, — усмехнулся он, — но не сегодня.

Их донельзя милый разговор прервал доктор, появившийся вместе с ассистентами и аппаратурой. Его попросили выйти за дверь, но Лукас остался. Смотрел на то, как на ее запястья крепят датчики, как делают ей электрокардиограмму. Потом укол. И еще один.

— Повезло, что женщина молодая, — произнес доктор, — желательно пройти полное обследование, сдать все анализы…

— Диагноз? — перебил его Лукас.

— Стенокардия.

— Жду счет, — коротко произнес он, — все рекомендации передадите Аманде.

— Ты просто сама любезность, — сказала Ники, когда медики вышли. — Как тебя еще не пристрелили до твоих лет?

Он пожал плечами.

— Пытались. Несколько раз. Не вышло.

Мария погибла из-за тебя.

Он до сих пор помнил злое, заплаканное лицо ее матери на похоронах. Ее отец не произнес ни слова, зато эта женщина все кричала, кричала и кричала, но ее крики поглощала та самая черная дыра. Та же, что сейчас поглотила чувства, полыхнувшие в нем после слов Ники.