Горячая штучка - Люси Вайн
Мы с папой обмениваемся тревожными взглядами.
— Мне нужно, чтобы вы помогли мне сделать их. У меня есть фруктовый сок и куча льда, но что еще нужно добавить? Я спросила в школе у миссис Эндрю, и она сказала, что они должны быть девственными, так где же мне взять эти девственные? Что значит девственный? Я спрашивала у всех в классе, но никто не знает. Я велела им спросить у родителей и рассказать мне, но на следующий день никто не захотел разговаривать со мной, потому что их всех отругали.
— Знаешь что, Милли? — говорю я, с улыбкой глядя на Джен, не обращающую внимания на наш диалог и внимательно разглядывающую свои кутикулы. — Твоя мама может тебе обо всем рассказать.
Джен поднимает глаза.
— Что?
— Всем пока! — кричу я, вставая.
— Такое понятие тебе недоступно? — мрачно замечает Джен, когда я нажимаю кнопку и связь обрывается.
* * *
В такси я снова съеживаюсь от страха при мысли о том, что проведу субботний вечер с папой в «All Bar One». Но, по крайней мере, на рабочем фронте дела, кажется, пошли в гору. После моего злополучного собеседования Элизабет позвонила и извинилась. Она сказала, что просмотрела мои работы, и они ей понравились. А потом мы просто поболтали. Мы говорили о наших любимых художниках, любимых картинах, о том, что бы мы купили, если бы располагали неограниченными средствами, о том, что мы обе — отнюдь не приверженцы «современных» инсталляций, которых так много в наши дни. Все это было ужасно претенциозно, но мне понравилось. Ни разу в жизни я не казалась себе умнее. Я, наконец, ощутила себя человеком, понимающим, о чем он говорит — возможно, впервые в жизни, — и после ее телефонного звонка я чувствовала себя очень вдохновленной. С тех пор мы обменялись парой электронных сообщений, и, если ее планы осуществятся, для меня, видимо, найдется место. Я пока ни в чем не уверена — Элизабет все еще обхаживает инвесторов, — но мне кажется, что в моей жизни забрезжила надежда. Я даже снова начала писать. Очень трудно заниматься живописью в тесных голых стенах ГД, и я, наверное, свихнусь от выхлопных газов в своей комнате — у меня глубокая гипотермия оттого, что мои окна все время открыты, — но как приятно снова вернуться к своим холстам.
Недавно я написала портрет Милли. Большой, яркий, солнечный портрет, который я написала, взяв за образец фотографию, сделанную во время нашей последней встречи в реальной жизни. Глаза я написала почти мгновенно, они яркие и умные — мне было несложно их схватить, но нос оказался проблемой. Этакий маленький, капризный выступ. Как бы то ни было, мне кажется, это одна из моих лучших работ за довольно длительный период. Я даже позволила взглянуть на нее Джошу — а я никогда никому не позволяю смотреть на свои незаконченные работы, — и, кажется, он был искренне удивлен. Возможно, на него подействовали выхлопные газы, потому что он воздержался от едких комментариев.
Когда мы поехали в город, я снова подумала, как это удивительно, что в ближайшем к дому городке есть коктейль-бар. Здесь почти некуда пойти — супермаркет «Next», бывший «Woolworth», который теперь превратился в «Pound Shop», но все по-прежнему называют его «Woolworth», свечная лавка медиума Шэрон, в которой она продает свечи, купленные в «Pound Shop», но значительно дороже, поскольку она благословляет их, и в этом суть. В прошлом году все словно рехнулись, передавая друг другу слухи о том, что сеть «Nando» открывает в городке свой филиал. Об этом писали все местные газеты, а мэр сделал заявление, приглашая новичков. Каждый встречный судачил об этом буквально два или три месяца. Оказалось, что это неправда. Как ни говори, увлекательная жизнь у тех, кто поселился в Джадхилде. То есть то, что у них здесь есть узаконенный коктейль-бар, находящийся прямо в конце главной улицы, протянувшейся мимо «Pound-Shop-Woolworth», — просто невероятно.
Но невероятность также означает, что он всегда занят, так как местные подростки стекаются туда, пытаясь скрыться от бабушек и дедушек, с которыми проводят каникулы. Зная, что он пользуется популярностью, я думала о том, чтобы позвонить и забронировать места или хотя бы попытаться включить меня с папой в список гостей. Но потом я испугалась, что они поинтересуются нашим возрастом. Я уверена, что у них нет верхнего возрастного предела для клиентов — ведь это, вероятно, считалось бы возрастной дискриминацией, — но я не могу себе представить, что они находятся в таком бедственном положении, что радуются приходу шестидесятилетних местных жителей. Или даже тридцатилетних. Я полагаю, что они просто рассчитывают на то, что старики предпочитают играть в бинго и смотреть телешоу Лавка древностей[50] (работает безотказно, папа любит то и другое), а не сидеть в темных залах с липкими полами, полными не знакомых им подростков, которые лапают друг друга.
Я постаралась, чтобы мы приехали очень рано — сейчас только без пятнадцати семь — отчасти в надежде, что в баре будет еще пусто, и отчасти потому, что я смогу незаметно провести туда папу и спрятаться с ним в темном уголке. Но, подойдя к бару, я вижу, что мой план был безумным. Вдоль всей главной улицы извивается длинная очередь, а двое вышибал рыскают то туда, то сюда, сердито ворча на испуганных подростков, так спокойно изменяющих свой год рождения и знак зодиака. Папа от ужаса хватает меня за руку, шестнадцатилетняя пара странно поглядывает на нас. Я, глядя на них, вскидываю подбородок, с вызовом встречая их взгляды, беру папу за руку и встаю в хвост очереди.
Она не движется.
Нормально, может быть, это решение проблемы. Если нам не удастся туда попасть, проблема/потенциальное унижение будут исключены. Если мы не войдем в дверь, нам не придется встретиться там с кем-нибудь. Я бросаю взгляд на папу, и мне становится не по себе. Он выглядит таким встревоженным, его брови — теперь уже не сдерживаемые гелем — трепещут от ожидания и паники.
Черт, один из вышибал заметил нас. Он свирепо смотрит на парочку стариков в конце очереди и кажется разъяренным. Он никогда не пропустит нас внутрь. Это было бы слишком унизительно. Вышибалы совещаются, один из них — 17 футов ростом, с темными глазами, — сердито жестикулируя, показывает на нас.
О, нет, он подходит. Папа,
