Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

В мои объятия — как я себе представляла — бросаюсь не я. Это он хватает меня и прижимает к себе. Я утыкаюсь лицом ему в грудь, он опускает подбородок мне на макушку. Обнимает крепко, без шансов вывернуться.

— Я хочу помнить, — шепчет он мне в ухо.

Я вздрагиваю, но он слишком внутри момента, чтобы заметить.

— Хайдес.

Он отстраняется ровно настолько, чтобы взять моё лицо в ладони и посмотреть прямо.

— Они должны нам память. Мне — и тебе. И я её хочу, чёрт побери. Они вырезали кусок нашей жизни, и я его заберу назад — тем более если это тот, в котором я встретил тебя.

— А если это ошибка? Если в итоге окажется, что Арес ошибся и мы никогда не были в одном приюте?

Мой пессимизм его ранит — это видно. Но он не сдаётся.

— Подумаем об этом, когда дойдём. Но у меня другое чувство. Хейвен…

Я кладу ладони на его руки, встаю на носки. Он тянется и целует меня сразу — а я отстраняюсь.

— Давай пока оставим, — выговариваю с трудом. — У нас есть вещи поважнее. Подумаем потом.

Хайдес часто моргает. Его пальцы медленно отпускают моё лицо, руки опускаются.

— «Оставим»? «Есть поважнее»?

Я смачиваю губы. Теперь я знаю, что он чувствовал месяцы назад, когда должен был отталкивать меня.

— Я лишь хочу отложить, Хайдес. И всё. Признай: есть вопросы, которыми важнее заняться прямо сейчас.

Хайдес делает шаг назад. Шрам на щеке деформируется вместе с болезненной гримасой.

— Я не собираюсь откладывать. Я хочу помнить. С тобой там или без — это мои украденные куски, и я их верну, чёрт возьми. — Он указывает на меня пальцем, глаза горят злостью, в которой есть и моя вина. — Узнать, что я встретил тебя пятнадцать лет назад, а не полгода — не изменит того, как я тебя люблю. Но я хочу знать: ты ли та девочка, что сделала мои дни в приюте светлее. Хочу понять, ты ли то цветное пятно в серой, размытой плёнке.

Я бестолково раскрываю рот и ничего не нахожу. Я не умею разбивать людям сердца. Настолько не умею, что у меня трещит сильнее, чем у него.

— Это была Персефона, — говорю глухо. Сжимаю кулаки так, что ноют кости. — Скорее всего, это правда. А мы просто себя обманываем.

Его кадык опускается. Я мечтаю, чтобы он прочёл у меня на лице всю боль, с которой эти слова рвутся наружу.

Он не читает.

— К чёрту всё, — шипит он (и я понимаю — не мне). — Не знаю, почему ты так себя ведёшь, но сейчас я не могу даже смотреть на тебя.

Я знаю, что он уйдёт, и не удерживаю. Смотрю в пол — за его кроссовками, что проходят мимо. Слушаю, как шаги стихают. Когда они превращаются в пустое эхо, я отхожу назад, упираюсь спиной в стену, сползаю и сажусь на пол.

Я не проливаю ни слезинки, но внутри — крик. Я ору, изо всех сил, чтобы заглушить мерзкий гул мыслей и его слова.

Я сделала это ради него. Рано или поздно он поймёт. Поймёт, что я тоже хочу эти воспоминания — сильнее всего на свете, — но не сильнее его жизни.

Я подтягиваю колени и прячу лицо между ними. Сижу так — не знаю сколько. Слышу, как открывается дверь, но не поднимаю головы. Вряд ли это кто-то знакомый, тем более Арес.

— Новый день — новый драматический эпизод, — женский голос. Незнакомый. Кажется.

Я поднимаю взгляд — и вижу нашу соседку. Хелл? На ней снова пижама, короткие волосы торчат, как взбитые. Она плотнее запахивает длинный чёрный кардиган на хрупких плечах. И смотрит на меня. Без жалости.

Честно говоря, и у неё вид так себе. Круги под глазами, усталое лицо. Когда подходит ближе, я готова поклясться: блеск глаз и разгоревшаяся кожа — свежие следы слёз.

Она указывает на пол:

— Можно присяду?

Я пожимаю плечами:

— Конечно.

Она не заставляет просить дважды. Опускается рядом — достаточно близко, чтобы задеть меня локтем. Усаживается точно так же, как я. Я ощущаю её взгляд; краем глаза убеждаюсь — да, изучает.

— Без обид, — нарушает тишину. — Но я видела, с какими психами Лайвли ты тусуешься. И с Лиамом, — она делает очень смешную гримасу. — По-моему, тебе периодически нужна подруга, чтобы выговориться.

В памяти всплывает лицо, которого давно не видела: тёмная сияющая кожа, кудрявые каштановые волосы.

— Была. Моя соседка. Здесь. Её зовут Джек. Теперь она меня ненавидит.

— Ух ты. И кроме неё — никого?

— Никого.

— У меня была лучшая подруга. Потом она влюбилась в моего парня. И они сошлись, — говорит она так, будто рассказывает чужую новость.

— Сочувствую.

Она подмигивает:

— Пустяки. В жизни бывает и похуже, да?

Я невольно улыбаюсь. Потом вспоминаю её прежнюю реплику:

— Ты знаешь Лиама? Лиама Бейкера?

Хелл вздыхает и откидывает затылок к стене:

— Сегодня днём он пришёл прочитать мне стихотворение. Это даже было бы мило, если бы он не забыл поменять имя Афины на моё. — Она раздражённо качает головой. — Я бы ему даже дала шанс.

Мне трудно поверить, что девушка дала бы шанс Лиаму — особенно после его стихов.

Между нами воцаряется спокойная, тёплая тишина. Обычно паузы между чужими людьми неловкие. Но с Хелл этот покой — как раз то, что нужно.

— У нас много общего, знаешь? — говорю через какое-то время.

— Да? И что же?

— Наши имена одинаково коверкают, — начинаю загибать пальцы. — Мы обе — жертвы музыкальных сетов Ареса. И у нас нет подруг, которым можно выплакаться.

Мы серьёзно смотрим друг на друга. Потом Хелл протягивает кулак, и я стукаюсь своим.

— Рай и Ад.

Глава 39. НИКОГДА НЕ НРАВИТЬСЯ

Говорят, Афина родилась из головы Зевса. Царь богов проглотил первую жену, Метиду, опасаясь, что она родит сына, который превзойдёт его силой.

Богиня явилась на свет уже вооружённой — и кричащей.

Хайдес

Я никогда не был счастлив. Я всегда действую так, чтобы не чувствовать боли. Всё, что я делал и говорил, каждый выбор — не чтобы прийти к счастью, а чтобы не болело.

Иногда думаю, что то, что меня бросили через несколько часов после рождения, — самый великодушный подарок, который сделала мне жизнь. Потому что это та боль, которой я не помню — в отличие от всех остальных.

Помню обрывки приюта. Как остальные дети держались от меня подальше.

Помню размытое лицо девочки, которая, наоборот, играла со мной — и была жуткой приставалой. Помню, что она задержалась ненадолго.

Помню, как в первый раз увидел Кроноса с Реей, как они улыбнулись и сказали: «Хочешь семью, Малакай?»

Помню и тот момент, когда понял: они никогда не станут мамой и папой, о которых я мечтал.

Помню шлепки, крики, выволочки, пощёчины и наказания.

Помню ночи, когда я выстраивал планы побега из этого дома — а потом понимал, что там, снаружи, для меня нет места. И, возможно, лучше принадлежать семье, чем быть одному.

Помню, как хотелось, чтобы меня обняли и погладили. Я не просил, чтобы это было каждый день; мне бы хватило редкой ладони на щеке. Руки в волосах. Поцелуя в лоб.

Мне не нужно было счастье. Мне нужно было просто меньше боли.

Стоит мне войти в мини-гостиную и увидеть Лиама на диване, как я закатываю глаза и разворачиваюсь. Чья-то рука хватает меня за рукав худи и тянет назад.

— Перестань быть козлом, Дива, — одёргивает меня Гермес.

Как всегда, он голый. Голый — и с дымящейся кофеваркой в руке.

— Сегодня у меня нет сил терпеть Лиамовы приколы, — обрываю я.

К моему удивлению, Лиам уныло кивает и собирается подняться. Только теперь замечаю: он не такой бодрый, как обычно. Похоже, совсем расклеился.

Ну и ладно. Моя жизнь рушится, а девушка, которую я люблю, рискует умереть в лабиринте. Его драму можно и подождать.

— Нет, Лиам, сиди. Забей на этого мудака, — успокаивает его Гермес и усаживает обратно.

В этот момент дверь распахивается, и вваливается Афина. Завидев Лиама, она реагирует как я: делает шаг назад, но Гермес жестом велит остаться и помочь. И она — поздновато — тоже замечает, что Лиам не в духе.