Коллектор - Ульяна Соболева
Но я уже не жива. Я — оболочка. Я — тень. Я работаю, как зомби. Прихожу, ухожу. Никому не смотрю в глаза. Люди говорят — я не слушаю. Сижу, как мебель. Пишу, печатаю. Улыбаюсь, когда нужно. Как манекен. А по вечерам… я хожу по улицам. Просто так. Медленно. Порой босиком. Порой в пижаме под курткой. Хожу, как будто могу столкнуться с ней случайно. Увидеть её в окне. Услышать голос. Но — нет. Никогда.
Я разговариваю с кроваткой. С воздухом. С тенями. Говорю ей, что люблю, что скучаю, что приду. Иногда прошу прощения. Иногда клянусь, что убью его. В зеркале — не я. Какой-то комок, с запавшими щеками, с жирными волосами, с глазами, в которых нет ни капли света. Лицо, как обмылок. Всё вымыто. Всё стёрто. Я себя не узнаю. И, наверное, не хочу узнавать.
Матвей… он всё ещё рядом. Был. До последнего. Он смотрел, как я гнию. Кричал, что так больше нельзя. Что он живой человек, что не может жить с тенью. Что я его не вижу. Что я умерла. Я молчала. Просто сидела. Он собирал вещи. Ронял что-то, матерился, плакал. Потом подошёл ко мне, поцеловал в лоб, так, как когда-то, когда ещё верил, что сможет вытянуть меня. А я не шевельнулась. Не посмотрела. Не сказала ничего. Потому что всё равно.
Он ушёл. И с ним ушло всё, что ещё связывало меня с этим миром. Теперь я по-настоящему одна. Настолько, что даже боль не греет. Только пустота. Холодная, вязкая, как мрак под кожей.
Мы разводимся молча. Без сцены. Без воплей. Без драматических пауз и бросков тарелок о стены. Всё проходит тихо, как смерть во сне — быстро, хладнокровно, будто это не брак, а неудачный договор аренды. Просто подписи на бумаге, чёрные черточки, которые перечёркивают всё то, что было. Он ставит подпись, не дрогнув, не замедлившись, как будто давно уже похоронил нас и теперь просто фиксирует факт. Я смотрю на его руку — уверенную, сильную, когда-то тёплую — и в горле что-то становится острым, но я не плачу. Не прошу. Не держу. Я даже не пытаюсь поднять на него взгляд, потому что боюсь — если встречу его глаза, увижу, как в них умирает надежда, я рухну. А падать мне больше некуда. Я просто сижу, выцветшая, немая, и наблюдаю, как последний человек, который ещё пытался меня спасти, уходит.
Когда он закрывает за собой дверь, в квартире становится совсем тихо. Не та тишина, что ночью, когда город спит. А та, что в морге. Холодная. Идеальная. Абсолютная. Я слышу, как скрипит паркет. Как стена щёлкает от перепада температуры. Как батарея гудит. И в этой пугающей тишине всё равно звучит — запах. Лёгкий, невидимый, но острый, как укол. Запах детского шампуня. Анитин. Сладкий, малиновый, впитавшийся в подушку, в плед, в мои волосы. Он остался. И теперь это единственное, что делает меня живой.
Проходят годы. Один за другим. Как капли кислоты, медленно прожигающие ткань моей жизни. Я больше не считаю дни. Не помню праздников. Не знаю, какой сегодня день недели. Я забываю людей. Забываю слова. Иногда смотрю в зеркало и не могу вспомнить, как меня зовут. Всё стирается. Всё уходит. Всё превращается в муть. И только одно я берегу, как святыню. Один детский рисунок. Он спрятан в старой книге, между страниц, как зажатая рана. Я касаюсь его редко, но каждый раз — с замиранием. Бумага уже выцвела, уголки потерялись, но я всё равно знаю: это она. Моя. Рядом с ним я дышу. Без него — нет. Он — единственное, чего я боюсь лишиться. Всё остальное давно потеряно.
А потом приходит день. Он ничем не отличается от других. Серый. Тусклый. Пустой. Я просыпаюсь, как обычно — от боли в спине и холода в ногах. Сижу на краю кровати. И вдруг понимаю: я не хочу подойти к окну. Не хочу проверить телефон. Не хочу выйти на улицу и ловить глазами детей. Не хочу ничего. Внутри — ни страха, ни надежды. Ни крика, ни шепота. Даже не боль. Только пустота. Абсолютная, как свежевырытая могила. И я впервые за все эти годы не говорю её имя. Не шепчу. Не выдыхаю в темноту. Оно замирает в горле и не выходит. Потому что теперь даже оно не имеет смысла. Потому что, кажется, вместе с ним умираю и я.
Глава 28
Бар воняет перегаром, блевотиной и дешёвым парфюмом, который распылили здесь ещё прошлой ночью — чтобы спрятать, замаскировать, как бинт на гниющей ране. Я сижу у стойки, облокотившись на липкую столешницу, и пытаюсь попасть взглядом в одно место, чтобы перестало качаться. Бокал передо мной пуст — третий или четвёртый, я уже не считаю. Я не за этим пришла. Я пришла за забвением. За глухотой. За тем состоянием, когда мозг наконец перестаёт кричать. Когда имя Аниты не всплывает в голове, как мёртвое тело в воде.
Музыка орёт, но я её не слышу. Люди рядом говорят, но я не слушаю. Всё вокруг мутное, как сквозь плёнку. И вдруг — чужая рука на моей. Жёсткая, влажная, с запахом табака и дешёвого мыла. Я резко поворачиваюсь. Мужик. Красная морда. Полные губы, на которых вязкая улыбка. Он что-то говорит, что-то пошлое, противное, мерзкое, но слова проваливаются мимо ушей, как вода сквозь треснувшее ведро. Я пытаюсь вырваться, но он сжимает сильнее. Сквозь алкоголь я чувствую страх — чистый, липкий, примитивный. И тут — удар.
Резкий, сухой, как выстрел. Мужик падает на пол, его голова откидывается назад, а изо рта течёт кровь. Он захлёбывается проклятиями, пытается подняться, но не может. Я поднимаю глаза. Передо мной — он. Аслан. Стоит спокойно, как будто ничего не произошло. Как будто не прошло пять лет. Как будто он никуда не исчезал. Как будто всё это время стоял за моей спиной.
Он смотрит на меня сверху вниз. Без гнева. Без эмоций. Просто смотрит — в упор, в самую суть. Его глаза — те же. Чёрные. Пустые. Угрожающие. Я не могу дышать. Воздух становится вязким, как сироп. И в этот момент тело сдаётся. Как будто перестаёт бороться. Как будто признаёт — ты проиграла. Я падаю. Темнота подхватывает меня, как старая
