Коллектор - Ульяна Соболева

Он знал, что я приду.

Я не помню, как изнутри закипает голос. Он просто вырывается. Не крик, не речь — вопль, рвущий горло изнутри, раздирающий лёгкие, режущий барабанные перепонки всем, кто сидит в зале. Я не контролирую себя. Я зверь. Раненая сука, у которой вырвали щенка, и она готова перегрызть глотки всем, кто попадётся под лапы.

— Где мой ребёнок?! Сволочь, где мой ребёнок?! Скотина!..

Я бросаюсь вперёд, охрана не успевает. Я несу в себе столько боли, что могу одним взглядом выжечь этот офис дотла. Все в зале застыли. Замерли. Кто-то опустил взгляд, кто-то медленно сдвинулся на стуле, но большинство просто смотрят. На меня. На него. На шоу под названием возвращение ада. Аслан поднимается медленно. Как в замедленной съёмке. Спокойно, будто только что обсуждал стоимость сделки, а теперь решил подойти к шумной клиентке. Берёт стакан воды. Нет, не в гневе. Не в порыве. Без эмоций. Как хирург перед надрезом.

Он идёт ко мне медленно, уверенно. В каждом его шаге — хищник. В каждом движении — расчёт. Я думаю, он сейчас что-то скажет. Объяснит. Выдаст. Рявкнет. Схватит за горло. Всё что угодно. Но он просто останавливается передо мной, смотрит на меня сверху вниз — с той же пустотой, что когда-то я увидела, когда он впервые снял с себя маску. И выливает воду мне в лицо.

Она холодная. Ледяная. Обжигает, как кислота. Капли бегут по щекам, по подбородку, по груди, по внутренним пустотам, где давно не было ни слёз, ни смысла. Вода стекает вниз, а я — стою. Не двигаюсь. Потому что его жест сильнее пощёчины, громче крика, больнее удара.

Глава 29

Он вытащил меня из зала, как мешок с мусором — за локоть, без слов, с таким лицом, будто я не человек, а грязь, прилипшая к его подошве. Мы свернули в коридор, сквозь сияющие зеркала, мимо лиц, которые делали вид, что не видят — а потом резко, рывком, он распахнул дверь с табличкой WC и втащил меня внутрь. Там пахло хлоркой, металлом и чем-то липким. Я не успела выдохнуть, как он навалился на меня, прижимая к раковине, открыл кран и засунул мою голову под ледяной поток.

Холод ударил, как ток. Я закашлялась, захрипела, дернулась, но он держал крепко, без жалости, как будто хотел выжечь из меня всё — алкоголь, крик, слабость, воспоминания. Я захлебнулась, вода стекала по волосам, по спине, в сапоги, он отдёрнул меня только тогда, когда почувствовал — я отрезвела. От страха. От холода. От его прикосновений. Я повернулась к нему — глаза в глаза. И в этот момент он поцеловал меня. Без нежности. Без слов. Это был не поцелуй — это была война. Жестокая, яростная, как всегда у нас. Его руки — железо. Его рот — ярость. Я не сопротивлялась. Я ненавидела его, я хотела убить, но всё тело вспоминало его, как свою родную боль.

Мы трахались прямо там, в кабинке, как звери, в одежде, в порванных чулках, с царапинами и стонами, с болью, с криком. Это было грязно, жестоко, неправильно — и абсолютно неизбежно. Я рыдала ему в губы, а он вбивался в меня, как нож.

Он держал меня осатанело, дико, как будто хотел выжечь изнутри всё, что было до него — страх, ненависть, годы молчания. Его тело прижималось к моему с такой силой, что казалось, кожа под ним должна лопнуть, треснуть, как старая ткань. Он был твёрдым, горячим, будто выточенным из ярости, его член врывался в меня, как приговор, как наказание, как доказательство того, что я принадлежу ему, и только ему. В каждом толчке было требование: помни. В каждом движении — насмешка: ты всё ещё моя, ты никогда не сбежишь.

Я выгибалась под ним, как натянутая тетива, не зная, где заканчивается боль, где начинается наслаждение. Моя грудь наливалась тяжестью, но стоило его пальцам коснуться — и она становилась живой, отзывчивой, покалывающей от каждой ласки. Он сжимал, терзал, будто проверял, сколько ещё я выдержу, и соски отзывались мгновенно — набухали, дёргались от напряжения, горели, как если бы их лизали огнём. Он накрывал их губами, втягивал в рот, покусывал, и я не знала, откуда во мне вырывается этот сдавленный крик, полустон, полурыдание.

Я не просила. Не умоляла. Я просто растворялась в нём. Терялась, как будто он был моим морем, моим ядом, моей зависимостью. Его ритм становился жёстче, быстрее, яростнее, и в какой-то миг я уже не могла думать — только чувствовать, как внутри меня поднимается волна, как тело трясётся в судорогах, как напряжение вздрагивает под кожей, под рёбрами, под сердцем.

Оргазм накрыл меня, как буря — без предупреждения, со всей мощью. Я захлебнулась в нём, выгнулась, как будто меня выстрелило вверх, в небытие, а потом сбросило вниз — обратно в его руки, в его тяжёлое дыхание, в его хищные глаза. Мне казалось, я умерла. Но нет — я жила. В этом огне. В этой боли. В его руках.

После — тишина. Его ладонь на моей шее. Моё лицо в его груди. Мы оба дышим, как после боя. Но между нами — снова ничто. Пепел. Сажа.

Я не знаю, что из нас осталось. Только знаю: он всё ещё держит меня. А я всё ещё падаю.

А потом яд, кислота и все таже ненависть.

— Если ты хоть на шаг приблизишься ко мне, если устроишь сцену — ты больше её не увидишь. Никогда. Поняла? Будешь делать то, что я сказал!

Я застыла. Потому что он говорил правду. Он мог. Он бы сделал это.

Я кивнула. Тихо. Проглотила крик, слёзы, горло, кровь.

* * *

Он отвёз меня на квартиру. Но рассматривать мне было некогда. Аслан не сказал ни слова в дороге.

— Жить здесь будешь. Тихо, как моль. Нуждаться не придется. Все. И не мешай. Не то уничтожу!

А потом просто вышел, запер дверь. И меня там.

А я… я рвала всё, до чего могла дотянуться. Стулья, вазы, шторы, зеркало. Я орала, как зверь в клетке. И в каждой разбитой вещи было моё сердце. Раздробленное. Раздавленное. Уничтоженное.

Потому что теперь я знала одно — она жива. И он держит её у себя. И если я не буду молчать — он уничтожит меня окончательно.