Коллектор - Ульяна Соболева

Глава 30

Я превращаюсь в тень. В ничто. В существо без имени, без прошлого, без будущего — только с одним инстинктом внутри: найти её. Я слежу за машиной Аслана, как за животным в вольере, прячась за автобусами, за стеклом кафе, в проёмах дверей. Порой стою часами на морозе, будто статуя, будто камень, от которого отпадает кожа, но я не чувствую. Тело уже не моё — оно просто оболочка, инструмент, приспособление. Я записываю маршруты, время, повороты, названия улиц, как одержимая. Каждый его шаг становится формулой, каждый поворот — шифром. Я ищу слабое место. Ищу её.

Иногда, когда машина исчезает за воротами чужих домов, я прижимаюсь к стенам подъездов, обнимаю колени, сжимаюсь до боли в позвоночнике, потому что внутри — вой. Такой, что если выпустить его наружу, город лопнет.

Я провожу дни в кафе напротив двора, где часто появляется его водитель. Чай — холодный, еда — нетронутая. Я слежу за окнами, за воротами, за каждой чёрной фигурой, выходящей с ребёнком. Я живу между вздохами. Между тем, как кто-то открывает дверь и кто-то захлопывает. Между «вдруг» и «никогда».

И однажды — это случается.

Утро. Холодное. Серое. Туманное. Всё вокруг как будто в полусне. И вот — она. Белая куртка, как облачко на фоне чёрной машины. Девочка. Идёт, скачет, вертит головой. А я — замираю.

Потому что это она. Это походка. Это лёгкий наклон плеч. Эта косичка, которая постоянно выглядывает из-под капюшона. Моё сердце делает что-то странное — выскакивает, падает, обрывается и всё же продолжает стучать, как барабан перед казнью.

Анита.

Я хватаюсь за спинку скамейки, будто иначе упаду. Воздуха нет. Руки ледяные. Но я знаю — это она. И всё, что было до этого утра, — ничто. Потому что теперь она здесь. В пределах шага. В пределах крика. В пределах боли.

Я выхожу из тени медленно, будто сквозь воду, каждый шаг даётся с усилием, как будто ноги налиты свинцом, как будто земля под ногами хрустит, ломаясь от моей вины. Меня трясёт — не от холода, нет. Это не дрожь тела — это душа дрожит, выворачивается, вылетающая из грудной клетки, бьётся в бешеном ритме, как раненая птица, пойманная в сети.

Она стоит совсем близко. Моя. Живая. Малышка в белой курточке с голубыми помпонами, с косичками, с чуть растрёпанными волосами, которые ветер поднимает, как ленты. Она качается с носка на пятку, держит в руках игрушку. Улыбается — не мне. Миру. Себе. Няне. Я делаю шаг. Один. Второй. Мир стягивается вокруг, сужается до неё. Всё остальное — шум, фон, ненастоящее.

Я подхожу ближе, почти на вытянутую руку, останавливаюсь, не смея дышать. Пальцы сжаты в кулаки — если их разжать, я могу не выдержать.

— Анита… — говорю я. Тихо. Так, будто её имя — молитва, спасение, яд.

Она поднимает на меня глаза. И я впервые вижу её так близко. Эти глаза… мои. Голубые. Но в них нет узнавания. В них — пустота. Любопытство. Осторожность.

Я опускаюсь на корточки, боюсь дышать громче, чем надо. Слёзы катятся по щекам, я улыбаюсь, сжимаю зубы, чтобы не зарыдать прямо сейчас. Мои пальцы почти касаются её рукава, и я говорю:

— Привет, малышка. Ты… ты знаешь, кто я?

Анита морщит нос, чуть отступает назад, поворачивается к няне, цепляется за её пальто и тонким, немного хриплым голосом спрашивает:

— Ты кто, тётя?

Я чувствую, как подо мной уходит почва. Как будто кто-то вырвал моё имя из её памяти, как будто меня вычеркнули. Я — никто. Я — чужая. Я — просто тётя.

И это больнее, чем мог бы ранить нож.

Няня дёргает девочку к себе, и у меня в голове что-то трескается. Хрустит, как лёд весной, как кость под ботинком. Она тянет Аниту прочь, от меня, будто я — угроза, безумная, больная, опасная. И, может, так и есть. Потому что я кидаюсь вперёд, как зверь. Не думаю, не соображаю. Только одно: не отдай её, не дай увести снова.

Я хватаю девочку за рукав. Пальцы дрожат, сердце колотится, как барабан перед расстрелом. Я шепчу:

— Нет, подожди… подожди… посмотри на меня… это я… Анита, это же я, твоя мама…

Но няня визжит:

— Охрана! Помогите! Уберите её!

Вокруг поднимается шум. Люди оборачиваются. Кто-то хватается за телефон. Кто-то отшатывается. Мир будто взрывается — слишком много звуков, лиц, глаз, толчков. Анита дёргается. Её глаза — испуганные, огромные, смотрят сквозь меня. Она не понимает. Она боится. Она не знает, кто я.

Это не встреча. Это не воссоединение. Это — кошмар. Грязный, как улица под дождём, как дно, в которое ты падаешь с надеждой, а оказываешься в аду.

И в этот момент появляется он.

Машина. Чёрная. Глянцевая. Возникает из ниоткуда, будто материализуется из самой моей боли. Дверь распахивается. И он выходит. Аслан.

Весь в чёрном, как из траурной сказки. В его лице — гранит, в его походке — медленное, смертельное спокойствие. Он идёт прямо ко мне. Молча. Люди расступаются. Воздух становится вязким, липким, как в аду.

Я успеваю только вдохнуть, прежде чем его рука сжимает мою, как капкан. Сила — нечеловеческая. Хватка — как будто меня приковали к земле.

Я смотрю на него. Он молчит. И в его глазах — буря, в которой нет спасения.

Он схватил меня за руку, и мне показалось, будто в запястье вгрызлись волчьи зубы. Ни боли, ни воздуха — только белая вспышка перед глазами, как удар в висок. Он молча тащит меня прочь от парка, от неё, от моего единственного дыхания, от моей жизни в белой куртке, которая смотрит и не узнаёт.

Я дерусь. Кричу. Шиплю сквозь слёзы. Я кусаю его — с яростью зверя, лишённого детёныша. Я царапаю кожу, цепляюсь ногтями, пытаюсь вывернуться. Слова срываются с губ, одно страшнее другого — «не смей», «она моя», «отпусти», «не трогай», «пожалуйста». Но он не реагирует. Как будто я не человек, не мать, не истеричная женщина, а просто раздражающий шум в его жизни, который он решил выключить.

Меня швыряет в машину. Тяжёлая дверь захлопывается с глухим стуком — словно крышка гроба. Внутри темно, холодно, воздух будто сгущённый. Напротив сидит охранник — угрюмый, немой, будто из камня. Бронированные стёкла не пропускают ни звук, ни свет. Только я и Аслан.

Он садится рядом. Не смотрит. Просто переводит дыхание, как будто только что закончил физическое упражнение. Я хватаю его