Приручить "Демона" - Рада Мэй
- Это угроза?
- Наиболее вероятный прогноз, - с мрачным удовлетворением отчеканил собеседник.
Вот же гад, точно завалит!
- Расслабьтесь, Глеб Константинович, - в душе закипал гнев, но моей снисходительной улыбке позавидовала бы и профессиональная актриса. - Никаких интриг я не плету. А что касается моих чувств к вам (тут он презрительно поморщился, выражая крайнюю степень недоверия), я сама мечтаю поскорее от них избавиться. Вы мне совершенно не подходите - тяжёлый характер, неприглядная внешность, да и целуетесь вы, честно говоря, неважно. Зачем мне такое счастье?
С этими словами я решительно направилась к выходу, с удовольствием отметив, как с лица историка мгновенно сошли надменность и недовольство, уступив место растерянности.
***
Устремлённый прямо на меня глазок камеры загадочно поблёскивал в скупых лучах февральского солнца, а упорство и настойчивость тележурналистки вызывали ассоциации с назойливой мухой, которую безумно хотелось прихлопнуть. Вот что значит - человек на своём месте трудится. Неужели и мне так позориться придётся?
В последний раз категорично повторив: «Никаких комментариев!», я вбежала в вестибюль универа, предъявив охраннику студенческий билет. Маша влетела следом, поминутно оглядываясь.
После той встречи в кафе, мы общались практически ежедневно и довольно быстро сблизились.
- Ух, кажется, отстали! Думаешь, больше трогать не будут?
Я так не думала. Не зря ведь отметила профессионализм девицы с местного телевидения. Нужно обязательно посмотреть вечерние новости, неизвестно как она интерпретировала отказ от исповеди на камеру.
- Трогать, может, и не будут, но свой репортаж она всё равно сделает - с нами или без нас. Видимо, твёрдо решила в прошлом покопаться.
Подруга поморщилась, неуверенно напомнив:
- Вообще-то её интересовало настоящее. Слышала же - они хотят показать, как сложились судьбы всех похищенных тогда детей.
Мы с Машей переглянулись и помрачнели. Даже наедине мы старались не обсуждать то, что произошло тринадцать лет назад, а теперь кто-то настойчиво и нагло собирался ворошить прошлое прямо с телеэкрана.
- Ой, до пары три минуты! - пискнула Климова, посмотрев на большие настенные часы и я, позабыв обо всём, бросилась на четвёртый этаж. Опаздывать к Демьянову было себе дороже.
После той нашей странной беседы в двести второй прошло несколько дней. Всё это время историка я показательно игнорировала, так и не придумав как себя с ним вести. Пусть лучше считает, что, как и обещала, «борюсь с чувствами». Зато сам Демон теперь с меня глаз не спускал. Боялся, наверное, бедолага, что я всё же нажалуюсь в деканат или найду другой способ усложнить ему жизнь.
В аудиторию вбежала, опоздав буквально на минуту, но заметивший моё стремительное появление Демьянов, разумеется, не мог промолчать и с издёвкой проворчал:
- Неужели ради моей лекции вы, госпожа Злобина, отказались давать интервью для телевидения? Я польщён. Будьте любезны к следующему занятию подготовить доклад о прессе 1930-ых годов с подробным анализом жанров и содержания основных средств массовой информации.
Значит, видел, как на нас с Машей наседали журналисты. Он что за каждым моим шагом следит? Маньяк!
Раздражённо повела плечом и молча кивнула. Подумаешь, наказание. Мне этот доклад за штуку уже к завтрашнему утру напишут в лучшем виде. И он это прекрасно понимает, так зачем выпендриваться?
- Письменно, - помедлив, «добил» Демьянов и снизошёл до усмешки.
А вот это засада! Сколько же времени придётся убить, переписывая текст?!
- Ну, Глеб Константинович, у меня ужасный почерк. Может, не надо?
Жалкая попытка. Естественно, Демон был неумолим.
- Надо, Злобина, надо. И имей в виду, что твой почерк я прекрасно помню. - Ну ещё бы ему не помнить, этот тиран почти на каждом уроке "радовал" нас письменными тестами страниц эдак на десять!
Когда меня заставляли делать то, чего совсем не хотелось, я не отказывалась, но старалась добиться такого результата, чтобы больше никому никогда и в голову не пришло поручить мне что-то подобное.
И Демьянов, кстати, уже испытал этот метод на себе. В десятом от нас отказался очередной классный руководитель (очень уж буйным был класс) и руководство доверили ему - вновь прибывшему молодому учителю. То есть просто поставили его перед фактом. Больше нас тянуть никто не соглашался, и Демон с кислой миной вынужден был принять груз ответственности.
А тут как раз юбилей школы и большое праздничное мероприятие по этому случаю. Ожидалось много высоких гостей, в том числе какая-то важная делегация из Германии (наша школа была с лингвистическим уклоном и поддерживала связи с носителями языка).
Ну а поскольку я тогда занималась вокалом и часто пропускала занятия из-за репетиций, меня, как и всех имеющихся в школе юных талантов, в обязательном порядке заставили выступать на общешкольном концерте с глупейшей детской песенкой времён «Пионерской зорьки». Я отпиралась как могла, однако Демон фактически шантажом вынудил меня согласиться на участие в этом «утреннике».
Что ж, потом он об этом сильно пожалел. Я согласилась, но когда вышла на сцену, заявила, что в день окончания блокады Ленинграда (концерт состоялся 27 января), а также в год семидесятилетней годовщины войны петь весёлые, легкомысленные песенки было бы неуважением к памяти павших воинов, и акапельно затянула «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой».
Надо было видеть вытянувшиеся и напряжённые лица гостей из Германии, наверное, страх перед этой песней у немцев в генах. Директор выглядел ещё хуже - сидел с перекошенной физиономией и в панике открывал и закрывал рот, словно выброшенная на берег рыба. Ох, как он потом орал на меня в
