Ты под запретом - Лена Бонд
— Полина!
Я врезаюсь в твёрдое тело Ильи, который притягивает меня к себе, с такой силой, что между нами не остаётся ни миллиметра пространства. Через тонкую ткань футболки я чувствую, как бешено колотится его сердце. Его руки обвивают меня, словно стальные канаты, не давая пошевелиться, будто защищая от всего мира и от меня самой.
— Хорошая попытка сбежать от меня, принцесса, — говорит он, не разжимая объятий. — Очень быстрая и эффективная. Но больше так не делай.
Его голос звучит напряжённо, с нотками беспокойства, которое он пытается скрыть за иронией, но я чувствую, как его пальцы впиваются в мою спину, выдавая истинные эмоции. Я всё ещё не могу отдышаться, адреналин пульсирует в венах, разнося по телу жар и дрожь, а ноги подкашиваются от осознания того, что могло произойти.
Лунный свет падает на нас сквозь редкие облака, и Илья вдруг отпускает меня, вглядываясь в моё лицо. Его взгляд становится мягче, теплее, а большой палец осторожно касается моей щеки, стирая мокрую дорожку слёз.
— Ты плакала, — это не вопрос, а утверждение.
Я отворачиваюсь, не в силах выдержать его взгляд, чувствуя себя уязвимой и открытой, как никогда прежде. Но он бережно берёт меня за подбородок, заставляя снова посмотреть ему в глаза.
— От проблем не стоит убегать, Полина, — тихо произносит он, и его голос обволакивает меня, как тёплое одеяло в холодную ночь. — Особенно когда бежишь по скользкой лестнице в темноте. Это, знаешь ли, не самый безопасный способ решения конфликтов.
Я всхлипываю, пытаясь улыбнуться сквозь слёзы.
— Во всём можно найти компромисс, — продолжает он. — Обо всём можно договориться, если это нужно обоим. Понимаешь? — его голос становится тише, интимнее, проникая под кожу, в самое сердце. — Мне это нужно. А тебе?
Я смотрю на него, на его серьёзное лицо, на глаза, в которых отражается лунный свет, на губы, которые произносят слова, способные изменить всё. И вместо ответа я подаюсь вперёд, обхватываю его лицо ладонями и целую — горячо, отчаянно, вкладывая в этот поцелуй все слова, которые не могу произнести.
Илья отвечает мгновенно, словно только этого и ждал. Его руки скользят по моей спине, притягивая ближе, сминая ткань рубашки, и я чувствую, как земля уходит из-под ног, но на этот раз это приятное падение. Падение в бездну чувств, где нет страха, а только головокружительное ощущение полёта и свободы.
Когда мы наконец отрываемся друг от друга, оба тяжело дышим, будто только что пробежали внушительную дистанцию. Воздух между нами кажется наэлектризованным, искрящимся от напряжения. Илья прислоняется лбом к моему лбу, и я чувствую его горячее дыхание на своих губах, когда он шепчет:
— Я так понимаю, это «да»?
Я киваю, не в силах что-либо произнести от переполняющих эмоций. Он улыбается и ведёт меня обратно к самодельному диванчику, заботливо укутывая в плед, который я сбросила в спешке.
Мы сидим, прижавшись друг к другу, и разговариваем, разговариваем, разговариваем... Слова льются потоком, словно прорвало плотину. Я рассказываю ему о жизни в Кемерово — о маленькой квартире на окраине, о том, как папина одежда пахла углём, когда он возвращался из шахты. Этот запах навсегда врезался в моей памяти и ассоциируется с тем хорошим периодом, когда у меня была полная крепкая семья. Делюсь воспоминаниями о том, как мы с соседскими детьми строили снежные крепости зимой, а потом прятались в них от родителей, которые спускались, чтобы загнать нас по домам.
Потом говорю о Москве, об элитной гимназии, в которую я попала в пятом классе после того, как мама вышла замуж за Бориса. О том, что все дети уже тогда ходили с дорогими телефонами, в дизайнерской одежде и хвастались путешествиями в разные страны... А я хоть и была одета с иголочки, но первое время всё ещё оставалась простой девочкой из Сибири, которая никогда не была за границей. Рассказываю о том, как мне было там сложно до того момента, пока я не начала вести себя соответственно детям богатых родителей. Научилась говорить правильные вещи, носить правильную одежду, смеяться над правильными шутками. Стала такой, какой все вокруг хотели меня видеть, и только тогда стала там «своей».
Я признаюсь Илье о своих смешных детских мечтах, когда ещё мы жили в Сибири, — сначала стать ветеринаром, потому что я обожала смотреть мультики и фильмы про животных, а потом — кондитером, чтобы есть торты и пирожные столько, сколько захочу.
Илья внимательно меня слушает, не перебивая, только иногда задаёт вопросы и подкалывает, когда это особенно уместно. Его глаза не отрываются от моего лица, словно каждое моё слово, каждая эмоция для него — ценность, которую нужно сохранить.
— А ты? — спрашиваю я, когда пауза затягивается, и мне становится неловко от того, что я так много говорила о себе. — Чем ты увлекаешься? Я видела гитару у тебя в комнате…
Илья задумчиво смотрит на небо, где звёзды начинают бледнеть в преддверии приближающегося рассвета.
— Если честно, последние несколько лет я занят только учёбой, подработками и здоровьем матери. Гитару уже года два в руки не брал. А так, с детства играю в волейбол, — говорит он. — В школе был капитаном районной команды, мы даже как-то раз выиграли городские соревнования. Я тогда учился в одиннадцатом. Это был один из лучших дней в моей жизни.
— Я догадывалась насчёт волейбола, — улыбаюсь я, вспоминая, как грациозно он двигался на площадке. — Ты хорошо играл тогда на пляже. Было видно, что это не просто хобби.
— Так и знал, что ты меня разглядывала, — в его глазах появляются тёплые искорки, и он слегка толкает меня плечом. — Признайся, принцесса, ты тогда пришла на пляж только ради этого зрелища?
Я краснею и шутливо бью его по руке, но не могу сдержать улыбку.
— Раньше я тренировался по три-четыре раза в неделю. Сейчас с этим сложнее, но я стараюсь поддерживать форму. Летом иногда собираемся с парнями, когда они приезжают на каникулы. Играем на пляже или площадке за школой.
Я вспоминаю его подтянутое тело, широкие плечи, сильные руки — теперь понятно, откуда эта атлетичность.
— А та девушка... — я запинаюсь, не зная, имею ли право спрашивать, но любопытство и, чёрт
