Так бывает... - Надежда Михайловна
— В знак признательности, благодарности и огромного уважения к гвардии старшине запаса,4-ой танковой бригады легендарного маршала Катукова...
— Он тогда ещё не был маршалом, а мы первые стали гвардейской армией! — заметил дед.
Дирижер кивнул и добавил:
— Для старшины Егорова Ивана Севастьяновича мы споем его любимую фронтовую песню...
Народ вокруг замер, а дирижер взмахнул рукой, и с лестницы полилось:
— На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят, у высоких берегов Амура часовые Родины стоят...
Люди слушали молча, только снимали на телефоны и камеры такой необычный финал концерта. Ветеран Егоров тоже вдохновенно пел, а многие женщины вытирали слезы. После песни был восторженный рев, деду солисты подарили огромный букет и несколько дисков с записями их песен.
— Ух, Ванька, вот это ты меня, внук, уважил!
А на следующий день в интернете выложили видео с таким необычным "послеконцертием".
Тома не скрывала слез, Ной тоже прослезился, равнодушных среди тысячи зрителей точно не было.
А Юрка во время песни бережно и крепко обнимал свою Люсеньку, которая, не отрываясь, снимала все на телефон. Дома уже Стасовы смотрели это видео и тоже были тронуты до глубины души.
ГЛАВА 12
Иван Вячеславович замучился с баб Галей — она ревновала его к бабе Пане не по-детски. Ванька осерчал:
— Знаешь чего, я к тебе больше не приеду!
— Как?
— Молча!! Ты хуже меня — ладно, я маленький был, больной, папку от себя боялся отпускать, боялся один оставаться, когда эта гадость начиналась, а ты-то? Вроде лет уже не как мне, а... кароч, не поеду я к тебе. Чё мне там делать? Ваши разговоры з кумою слушать и скучать по Рэйке?
— Ванечка... - растерялась боевая бабуля. — Я жеж без тебе...
— Во и побудешь без мене, не фиг обижать слабых! Ты чё, совсем не видишь, что она, — он кивнул в сторону комнаты, где чего-то делала баб Паня, — и так обиженная? Эту, — он скривился, — стервозу всю жизнь облизывала, а она к ней в больницу тапочки только в день выписки принесла! Меня вон совсем не видела, ты чё думаешь, она бы в стороне осталась, когда я болел? Я эти тапки, сорок пятого размера всегда буду помнить. Ты бы видела её тогда, она же вся убитая была, это ща она при мне помолодела, ты, баба Галя, совсем... как бы тебе сказать-то... ну, одурела... Я тебе конкретно говорю — вы мне обе нужны, я вот к каждой по своему отношусь, но ведь мне без вас совсем никак. Кароче, или ты включаешь мозги — или я к тебе не приеду.
— Ванечка, — засуетилась бабка.
— Я четырнадцать лет Ванечка. Не фиг мне тут склоки разводить!
— От, Дериземля высратая, весь у деда!
— А чё тогда пыль поднимаешь, если я у деда? Баб Пань, иди-ка сюда! — усадил их за стол, налил в маленькие стопочки по половинке баб Галиной вишневки домашней, достал какую-то нарезку и сурово приказал: — Пейте. Миритесь, и чтоб я больше не слышал!
— Вань, но мне много, — заикнулась было баба Паня!
— Выпьешь, и все, завязали, я вас — и ту, и другую сильно люблю, после папки и Рэйки!!
Сватьи выпили, расцеловались, долго потом сидели на кухне, прослезились, одна рассказывала, как они с Ванечкой моталися, другая — как душа рвалась за внука потерянного, как не знала она ничего. Сошлись во мнении, что Слава — самый лучший папка, Ванечка — золотой, а Светка....
И теперь каждый день вдвоем облизывали Ваньку и папку. Ванька стал немного поправляться, уже не гремел костями, перерос папку. И если отец и сын утром уходили вместе, в окне их кухни торчали две головы, умильно смотрящие им вслед.
Рэя как-то не сильно приняла баба Галю, а вот с баб Паней у них была теплая дружба. Она позволяла себя чесать, подолгу лежала у её ног — конечно, когда не было Ваньки. Ванька для собачки был царь и бог, и пацан раздувался от гордости.
Славка же кратенько рассказал матери о обретенных ими друзьях, как все обожают их Ваньку, как принял с первой минуты очень серьезный и разумный пес — отец Ванькиной Рэйки.
— Ной щенка за просто так отдал, Волков на полном серьезе говорит, что Ванька ему в качестве зятя очень даже нужен, Люда с её забавными малышами Ваньку считает своим младшим братиком. А как ржал важный и солидный Шляпа — солист хора, пообщавшись с Ванькой, вон, билеты прислал, аж четыре штуки — сказал, на всех. — Ой, сынку, я ж думала, шо сваття имеет тайный замысел — помирить вас.
— Ты чего, мать? — вытаращил на неё глаза Слава. — Ваньку не знаешь? Он бы вмиг наладил Сергеевну, если б это так было. Мам, у Ваньки такое хорошее время наступило, он стал нужен не только нам с тобой — у него и друзей куча. И собака, и вторая, обожающая его, бабушка, он не говорит вслух, а сам-то их всех обожает, ведет себя, правда, немного по-хамски, но возраст самый дурной у него сейчас, сами такие были. К нему вся компания наша прислушивается, женщины постоянно подкармливают, если Ванечка приезжает, всякие печенья-варенья для него всегда есть. Я, честно сказать, не ожидал, что из него, хиляка замкнутого, вырастет такой славный мужик. Он как-то мне про прожорливую гусеницу сказал, так вот из гусеницы вылупился очень даже ничего человек. И, мать, ты присмотрись, он ведь как-то непонятно из-за чего, людей определяет, в смысле, нормальный или с гнильцой, ты на Сергеевну катишь бочку, а мы же как раз перед этим, как с ней увидеться, сталкивались с этой... как Ванька скажет — теткой.
— Да ты шо?
— Ванька сразу ей брякнул про алименты.
— Да ты шо? Ай, Ванечка!!
— Да и мне, мать, с Сергеевной хорошо, она не навязчивая, такая домашняя. Мы с Ваькой так привыкли, что она есть у нас, набаловались в еде, да и собака наша одна не остается, ничего не грызет, выгуляна.
— Хорошая-то хорошая, а борщ з галушками у неё не получается.
— Так научи!
— Э, не, это у крови.
— Ну и ладно, мы и на простой борщ согласны. Ванька до сих пор кривится, вспоминая наши с ним супчики — времени-то готовить что-то вкусное совсем не было.
— Да уж, поглядела я на сваттю, хорошая
