Опасная граница - Томас Дж. Барфилд

создания государства, даже если эта новая система взаимоотношений и была замаскирована использованием старой племенной терминологии. Венгерский ученый Харматта в своем исследовании по истории гуннов утверждал, что кочевое государство могло возникнуть только в результате процесса, в рамках которого сначала был разрушен племенной базис кочевого общества, а потом ему на смену пришли классовые отношения. Центральным пунктом анализа Харматты были не харизматические лидеры, а глубокие изменения социально-экономической структуры общества, вызывавшие появление автократических лидеров вроде Аттилы[10]. Несмотря на то что трудно привести очевидные доказательства такого процесса, Крэйдер, антрополог, писавший о кочевниках и проблемах образования государства, полагал, что, так как государство не может существовать вне системы классовых отношений, т. е. непосредственных производителей, обеспечивающих непроизводительный слой общества, следовательно, факт исторического существования кочевых государств предполагает наличие таких отношений[11]. Если таким государствам и не хватало стабильности, то это происходило потому, что ресурсная база в степи была слишком ограниченной для поддержания необходимого уровня устойчивости.

Существование кочевых государств было проблемой повышенной сложности для ряда марксистских интерпретаций из-за того, что кочевники-скотоводы не «укладываются» должным образом в какую-либо из стадий однолинейного исторического процесса, а также из-за того, что в периоды крушения таких государств кочевники, казалось, снова возвращались к своей прежней племенной организации, что было бы невозможным, если бы эти институты были действительно уничтожены в ходе государственного строительства. Советские авторы в своих сочинениях много внимания уделяли этой проблеме, обычно отталкиваясь от концепции «кочевого феодализма», впервые предложенной Владимирцовым в его исследовании монголов и получившей широкое признание во многом благодаря тому, что сам Владимирцов никогда не давал ее четкого определения[12]. Эта форма «феодализма» основывалась на допущении, что внутри кочевого общества существовали классы, основу которых составляла собственность на пастбища. Такое предположение подкреплялось данными об организации монгольских знамен XVIII и XIX вв., в период правления Цинской династии, когда знаменные князья были отделены от основной массы общинников, которым не разрешалось покидать границы своих округов. Предполагалось также, что археологические раскопки в древней монгольской столице Каракорум, обнаружившие следы широкого развития сельскохозяйственных общин на прилегающей к городу территории, указывают на формирование класса осевших кочевников, являвшихся опорой феодальной знати. Однако другие советские теоретики подчеркивали, что ключевым моментом была собственность на скот, а не на землю: скот находился под контролем рядовых общинников, а развитие ремесла и сельского хозяйства вполне укладывалось в рамки существующих кровнородственных структур, так что хозяйственно специализированные производители никогда не образовывали отдельного общественного класса[13]. Кроме того, приведенные примеры из истории монголов эпохи Цин или казахов периода их вхождения в Российскую империю обладают довольно ограниченной ценностью для осмысления более ранних общественных формаций кочевников. Следуя политике непрямого управления, такие оседлые империи проводили политику протекционизма в отношении привилегированного класса туземных правителей, чья экономическая и политическая власть была продуктом колониальной системы.

Оба типа теорий, вне зависимости от того, рассматривали они феномен политического господства в кочевом обществе как классово-обусловленный или полагали его продуктом аккумуляции власти харизматическими лидерами, одинаково утверждали, что создание кочевого государства являлось результатом внутреннего развития. Однако известные из истории кочевые государства были организованы таким сложным образом, который далеко превосходил требования простого кочевого скотоводства. Радлов и Бартольд подчеркивали эфемерную природу кочевого государства, но многие кочевые империи надолго переживали своих основателей (примерами чему могут служить сюнну, тюрки, уйгуры и монголы) и сравнимы по своей династической стабильности с империями оседлых соседей. За исключением монголов, все остальные степные империи использовали государственные и политические структуры без завоевания сколько-нибудь значительной территории с оседлым населением. Такие теоретики, как Харматта и Крэйдер, признававшие наличие у кочевников государства, но отрицавшие сохранение у них племенной общественной организации, были вынуждены обосновывать необходимость классовой структуры в степи, но не могли при этом привести доказательства того, что эта структура возникла в малодифференцированной и экстенсивной скотоводческой экономике. Хотя в степных обществах всегда существовала кочевая аристократия, подобное иерархическое деление не было основано на контроле за средствами производства, так как доступ к ключевым скотоводческим ресурсам осуществлялся на основе племенной принадлежности. Классовые отношения играли незначительную роль во Внутренней Азии до того момента, когда кочевники были инкорпорированы в состав оседлых государств в течение нескольких последних столетий или покинули степи и стали частью уже существующей классовой структуры.

Возможное разрешение этой дилеммы было предложено на основании сравнительных реконструкций, содержащихся в новейших антропологических исследованиях кочевых скотоводческих обществ Африки и Юго-Западной Азии. Эти исследования поставили под сомнение утверждение, что кочевые государства являются в той или иной степени результатом внутренней эволюции. Бёрнхем в сравнительной реконструкции африканского кочевого скотоводства пришел к заключению, что низкая плотность населения и свобода передвижения по местности делали автохтонное развитие любой институализированной иерархии в таких обществах невозможным. В этих условиях наиболее эффективную и выгодную модель политической организации обеспечивает сегментарная оппозиция[14]. Следовательно, развитие государств у кочевых скотоводов не было ответом на внутренний вызов; скорее оно имело место в тех случаях, когда эти скотоводы были вынуждены регулярно контактировать с более высоко организованными оседлыми государственными обществами[15]. Айронз, используя примеры из Юго-Западной Азии, пришел к аналогичному выводу: «В кочевых скотоводческих обществах иерархические политические институты порождаются только внешними контактами с государственными обществами и никогда не развиваются как результат исключительно внутренних процессов»[16].

Это утверждение имеет целый ряд далеко идущих выводов для осмысления кочевых государств Внутренней Азии. Оно не является диффузионистским объяснением. Кочевники не «заимствуют» государство; скорее, они вынуждены развивать свою собственную, специфическую форму государственной организации, чтобы эффективно налаживать отношения со своими более крупными и более высоко организованными оседлыми соседями. Эти отношения требуют гораздо более высокого уровня организации, чем тот, который необходим для решения проблем скотоводства и политических разногласий в рамках кочевого общества. Не случайно, что наименее организованные в формальном отношении кочевники были обнаружены в Африке южнее Сахары, где они крайне редко сталкивались с государственными обществами в доколониальный период, а также то, что самые высокоорганизованные в формальном отношении кочевые общества возникали на границах Китая, самого крупного и наиболее централизованного оседлого государства в мире.

Хазанов в широкомасштабном антропологическом исследовании политической организации кочевников-скотоводов утверждал, что кочевые государства были продуктом асимметричных отношений между кочевыми и оседлыми обществами, — отношений, которые были выгодны кочевникам. Говоря о Внутренней Азии, он сфокусировал свое внимание прежде всего на отношениях, порожденных завоеванием кочевыми народами областей с оседлым населением, в которых кочевники превращались в правящую элиту общества смешанного типа[17]. Однако многие кочевые государства устанавливали и поддерживали такие асимметричные отношения и без завоевания территорий с оседлым населением. Используя