Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

Прикладная концепция «общественной агрономии» А.Ф. Фортунатова в начале XX в. рассматривала экономику и науку в тесной связи с социальным контекстом, в котором и должны были происходить все изменения; вначале следовало выявить «элементы» крестьянского сообщества и уже с этими знаниями «реорганизовать» его членов согласно «агрономическому плану». Исходя из этой концепции, агрономы должны были использовать кооперативы для освобождения крестьян от застарелых юридических и сословных пут и синтезировать их в новом социальном «типе», определяемом по роду их занятий. Именно агроном, по этому плану, являлся связующим звеном между реальными русскими крестьянами и тем, к чему они должны были стремиться; только агрономы якобы понимали корни крестьянской «отсталости» и «неразумности» и могли использовать свою власть и влияние, чтобы принести в деревню «прогресс», подвластный лишь этим служителям культа науки[256].

Особый смысл понятий «общество», «народ», «крестьянство» стал фундаментом для «организационно-производственного направления» и «семейно-трудовой теории», которые появились около 1910 г. Именно тогда такие значимые фигуры, как А.В. Чаянов, Н.П. Макаров и С.Л. Маслов, заняли видные посты в земствах, министерствах, крупных сельскохозяйственных обществах и учебных заведениях. Речь Чаянова на тему «Участковая агрономия и организационный план крестьянского хозяйства», произнесенная в 1911 г. на Московском губернском агрономическом съезде, а также руководство для агрономов, которое он выпустил в том же году, стали своего рода манифестом нового «общественного агронома»[257]. Он утверждал, что для поколения агрономов, учившегося в XIX в., существовала «только земля»; это весьма авторитетное представление заставляло придавать излишнее значение техническим усовершенствованиям, которые всегда мало значили для крестьянского хозяйства. Еще более важно то, что такая агрономия не могла нести всю ответственность за специфическую «темноту» и «изолированность» русского крестьянства. Чаянов соглашался, что техническая сторона сельского хозяйства очень важна, но «общественная агрономия» отдает преимущество людям, которые будут внедрять перемены в жизнь; так что предмет изучения этой науки — не столько технический, сколько социальный. Для нового поколения представителей «общественной агрономии в целом, прежде всего, существует население, а потом уже земледелие как одна из главных сторон жизни этого населения». Его целью является не земля крестьянина, а его разум: «Желая создать новое земледелие, он [общественный агроном. — Я.К.] создает новую человеческую культуру, новое народное сознание и представляет этой новой человеческой культуре самой создать новое земледелие»[258].

Когда работы ученых этой генерации были обнаружены исследователями в послевоенные годы за пределами России, а затем (в конце 1980-х гг.) и советскими исследователями, «крестьянская специфика» помогла историкам незаметно отойти от более ранних, уничижительных характеристик крестьян как «мешков с картошкой» и найти пути толкования внутренней согласованности тех действий крестьянина, которые казались иррациональными; кроме того, это вдохновило их на новую попытку выяснить, что же стоит за внешней непостижимостью русского крестьянства. Однако в ту пору, когда подобные идеи появились в России — после 1905 г., — никто не сомневался, что крестьяне обрабатывают землю «неправильно» и «неразумно»; и даже если крестьянские действия поддавались какому-то объяснению, это совсем не значило, что их можно было сознательно допускать. Новаторские начинания этого поколения агрономов и экономистов заключались в том, чтобы пересмотреть агрономию как научную дисциплину, ее программу и профессиональное предназначение агрономов таким образом, чтобы показать, что причиной российской «отсталости» является собственно социальная организация самих крестьян. Именно крестьяне, по мнению этих ученых, должны были стать вместилищем и объектом для новой науки. Это было частью масштабного процесса изменения концептуальных представлений о правительстве и управлении, сравнимого с концепцией «народного хозяйства» Витте по степени сконцентрированности на социальном устройстве, а не на простых материально-технических изменениях повседневной жизни крестьянства. Такие размашистые и ставшие буквально нормативными утверждения, как: «Россия — большая страна» (а это квазифизиократическое утверждение, подчеркивающее территориальный аспект, присутствует практически в любом исследовании российской экономики с XVIII в.), теперь стали сопровождаться столь же общими комментариями о глубине невежества и темноты населения, таблицами и графиками с данными о том, как мало школ в России по сравнению со странами Западной Европы, как низок уровень грамотности, как ничтожно мало библиотек и изб-читален в русской деревне и насколько слабо распространено там печатное слово[259].

Выход из этого положения, предложенный агрономами-теоретиками и экономистами, состоял в приложении «научного» метода к живым человеческим существам путем непосредственного вторжения образованных профессионалов в жизнь народа. Чаянов уподобил крестьянство больному телу, а «местного агронома» — искусному врачевателю, использующему научные знания для того, чтобы «правильно поставить диагноз местных нужд и дефектов сельско-хозяйственного строя»[260]. В первом номере журнала «Земский агроном», вышедшем в свет в 1913 г., было заявлено, что «только агроном» может дать «строго научное» и строго фактическое описание крестьянской жизни, изучить и «рационализировать» неразумное крестьянское хозяйство. Специализированный правительственный журнал «Вестник сельского хозяйства» в том же году призвал отказаться от взгляда на «экономику хозяйства» как на систему технических и формальных приемов и вместо этого «изучать не только общие принципы организации хозяйства… но и углубляться в индивидуальные особенности каждого организационного хозяйства». Теоретики агрономии воспользовались современной им системой тейлоризма и «научного управления», породившей плодотворные и весьма многочисленные исследования труда, рабочего времени, а также причин снижения производительности и эффективности труда; последняя напасть, впрочем, затронула работу и самих этих исследователей. В этом «обществе-фабрике» именно агроном, вооруженный конкретным планом и научными знаниями, был призван сыграть роль инженера нового общественного устройства[261].

«Планы», которые были столь заметны в писаниях этой группы ученых, содержали отсылку к более широким представлениям о природе времени, якобы отделявшим крестьян от агрономов. Одним из нововведений агрономической теории того периода было утверждение, что крестьяне стоят вне линейного развития и линейного времени и подчиняются законам циклической социальной мобильности и сезонных изменений (согласно стандартной концепции того времени для многих антропологических исследований «примитивных» культур[262]). Если крестьянская практика и имела свою внутреннюю логику в повседневности, она не могла иметь никакого смысла в дальней временной перспективе и сложной экономической системе: чтобы выжить, крестьяне затрачивали все больше труда, но труда архаически организованного, что вело к чрезмерной самоэксплуатации. На долю агрономов выпала необходимость вписать привычку землепашцев мыслить сезонно-циклически в представление о долгосрочном развитии и дать им «руководящие указания». По выражению А.И. Дьякова, агроном выступал в роли единственного хранителя неведомых даже самим крестьянам знаний о том, куда ведет их судьба[263].

Эти