Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

Училища более высокого уровня готовили «ученых агрономов первого разряда», которые смело могли писать звание «агроном» перед своими фамилиями, и мелиораторов, имевших право носить звание «гидротехник». Эти выпускники обладали достаточными правами, чтобы определять суть и способы возможного применения своей профессии, и таким образом представлять ее остальному миру неспециалистов. Они немедленно были включены в табель о рангах и, в зависимости от собственного желания, принимались на государственную службу. В качестве государственных и земских служащих они гарантированно обеспечивались довольно высоким жалованьем в качестве земского агронома или кооператора — 1800 руб. в год (большинство остальных категорий земских служащих получало несколько сотен в год). Агрономы были весьма востребованы и предпочитали работать непосредственно в столицах или рядом с ними, распоряжаясь немалыми средствами и ощутимо влияя на политику в качестве служащих или консультантов министерств, земств или больших сельскохозяйственных обществ. Это были те самые авторы, которые активно печатались в специализированных профессиональных и технических журналах, преобладали в составах их редколлегий, неустанно писали монографии, учебные руководства и ежегодные отчеты для земств и министерств, но не упускали из виду и популярные журналы, выступая там в качестве защитников своей профессии. Кроме того, они организовывали кооперативные и собственные профессиональные съезды и конференции и чаще других приглашались на таковые. Профессиональное объединение агрономов снабжало преподавателями общероссийскую сеть сельскохозяйственных и агрономических училищ, экономические факультеты университетов и кафедры кооперативного дела в народных (негосударственных) университетах и политехнических училищах; нередко одни и те же люди преподавали в нескольких учебных заведениях одновременно[249].

Таким образом, с предсказуемой регулярностью одни и те же имена появлялись в оглавлениях различных изданий, составах редакционных коллегий, комитетах по организации конференций и т. п. Вполне естественно, что это привело к появлению упреков в «кружковщине», выдвинутых со стороны выпускников низших агрономических школ. Речь шла о существенном преобладании в данной профессии небольшой, замкнутой группы ученых-агрономов, публично поддерживавших друг друга — как в печати, посредством активного взаимного цитирования, так и устно — и не стеснявшихся использовать для этого свое влияние в государственных учреждениях различного типа. В более чем четырехстах начальных и средних агрономических школах и училищах картина была иной. В 1914 г. от 1/3 до 2/3 от общего числа студентов этих учебных заведений принадлежало к крестьянскому сословию. Выпускники данных училищ, говоря словами ученых-агрономов, становились «вспомогательным персоналом» и «черными работниками»: «помощниками агрономов», «техниками», сельскохозяйственными бухгалтерами и счетоводами, а то и «сельскохозяйственными старостами». Низшие служащие жаловались через свои обособленные профессиональные организации, что им не доплачивают, их недооценивают, а государственные и земские наниматели редко помогают им делом и советом; в результате их увольняют как самоучек, не считая настоящими специалистами. Ученые-агрономы ответили проведением в печати жесткой линии против «фельдшеризма»[250], то есть против получения незаслуженного авторитета теми, кто не обладает «научной базой» и вообще роняет «престиж» агронома. Выпускники начальных школ отметили, что многие светочи агрономической науки (как, например, Чаянов) никогда не занимались практической полевой агрономией, а работающие на местах интеллектуалы этого профиля явно избегают физического труда. Агрономы-теоретики возразили, что для того, чтобы понять динамику социальных и экономических изменений, необходимо, чтобы именно «наука» управляла сельским хозяйством. Выпускники средних сельскохозяйственных училищ, в свою очередь, заявляли, что их заведения являются единственной альтернативой для тех молодых агрономов, кто не имеет денег и связей для поступления в училища более высокого уровня, а правительственные агрономы и научные журналы предлагали вовсе упразднить средние учебные заведения[251].

Структура, социальный состав, иерархичность системы образования явно способствовали общему представлению о том, что агрономия занимается крестьянами, но без участия самих крестьян[252]. Эта наука определенно готовила специалистов, которые владели научными знаниями, недоступными для понимания простых землепашцев, обреченных по этим причинам оставаться просто «крестьянством». Когда И.И. Вавилов вспоминает о волнующей атмосфере равных возможностей, царившей в бывшей Петровской академии после 1905 г., он пишет, что «мы» были поражены появлением в академии большого количества «крестьян», которые должны были вскоре отправиться в деревню в качестве «агрономов» и положительно влиять на крестьян in situ. Подобные противопоставления («мы и они», «крестьяне и агрономы») были распространены в профессиональной и педагогической литературе и весьма показательны для более широкого осмысления культурной и социальной миссии этих профессионалов. Учебники по агрономии и кооперативному делу гласили, что агроном как чуждый для «деревенской социальной среды» элемент должен «изучать народ». В 1914 г. участники студенческого кружка бывшей Петровской академии неустанно спорили, каким путем лучше всего стать ближе к «народу», который считался основным объектом приложения профессиональной активности будущих специалистов. Один из возражавших указывал, что агрономам еще только предстоит стать действительно ближе к «крестьянам», и призвал профессионалов искать способы общения с «массами», говорящими на другом языке; но он лишь подтвердил тезис о том, что речь идет о двух отдельных, независимых друг от друга сообществах[253].

Действительно, именно обособленность крестьянства как «экономического сообщества особого рода» стала основной предпосылкой для определения миссии агрономии. Таким образом, в основу новой профессии легло очень старое представление о месте крестьян в государстве и экономике. Конечно, мало кто в предыдущие десятилетия сомневался в «особенности» этого сословия, но агрономы отличились тем, что твердо решили действовать, напрямую исходя из этого принципа, и рассчитывали на него в будущем процессе социальной реорганизации. В этом они опирались на новую аграрную экономику, которая видела в крестьянском сообществе и его культуре ключ к трансформации всей России. Около 1900 г. такие экономисты и агрономические теоретики, как С.Н. Булгаков, Н.П. Огановский и А.И. Чупров, утверждали, что не законы капитализма, а именно специфические «элементы» крестьянского сообщества определяют логику экономического развития отдельного хозяйства в деревне. Они подчеркивали существование гибкого и вполне достаточного запаса семейного труда, который в состоянии защитить население от шоковых воздействий спадов и кризисов рыночных циклов[254]. Если ранее народники делали вывод, что русское крестьянство есть символ русской исключительности, то теперь новые экономисты доказывали, что крестьяне всего лишь подпадают под общее исключение из правил капиталистического развития. Другими словами, они признавали существование законов капитализма, и мало кто из них решался игнорировать его столь же откровенно, как народники в 1880—1890-х гг. Однако теоретики новой формации настаивали на том, что эти законы не распространяются на крестьян. Раньше ученые и публицисты использовали в качестве экономической модели для своих теоретизирований Великобританию и усердно пророчили исчезновение крестьянства по всей Европе — «манчестерская» (фритредерская) школа в политэкономии определяла суть всех европейских аграрных споров с 1840-х гг.[255] Но с рубежа веков в литературе стали преобладать поиски сходств