От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин

познакомился я в родительском доме в Плетешках. Был он добр, добродушен, всегда в саже, жил на кухне, питался очень вкусно и обильно от щедрот белой кухарки Марии Петровны и черной – Арины. Ловил мышей исправно по всему большому дому. Голубей на чердаке не ел. В детской всегда был он желанным гостем. Дети его очень любили. Но играть с ним приходилось мало, так как он был занят важными делами по мышиной части и по кухонной, но не по птичьей. Любил его весь дом, но никогда не было к нему «телячьих нежностей» ни у кого. Умер от старости, – и вот чудеса: нового кота так и не завели.

ВАСЬКА I – кот с Переведеновки[70]. Был общим любимцем мамы и всей семьи – по необыкновенно мягкому характеру, ласковому нраву, пристойному поведению и красоте. Черный с белым, с темными большими глазами (исчерна-синими), он был настоящий красавец-мурлыка, такого красивого кота я не видал другого. Его украли у нас. Мама очень о нем горевала, звала его «Васенька» – и он особенно ее любил. Его фотографии сохранились. Он умел и любил сниматься. Сидит на дворе и спокойно смотрит, бывало, в аппарат, поставленный на ящичек. Помню его, как живого.

ВАСЬКА II — его заместитель и во всем ему противоположность: был серый шерстью, не очень взрачный с виду, но живой, хитрый, озорной, «работяга» не только на мышей, но и на то, чтоб поесть повкуснее. Концерты устраивал ужасающие своим фортиссимо-мяукиссимо. Если вовремя не выпустят на прогулку ночью, имел обычай загибать уголки у ковра… Мама утром встает: «Кто это все углы у ковра загибает? Ан, там еще и лежит что-то?..» Но озорник любил маму. Заболев, через силу тащился к ней в спальню и лежал на скамеечке у ее ног. Там, помнится, и умер.

ВАСЬКА III – с Переведеновки был кот белый, невзрачный, но умный и сердечный. Он появился на нашем дворе в жестоко обезображенном виде: повар соседнего трактира облил его кипятком. У него гноился глаз и было повреждено обоняние. Голодный и больной жался он на нашем дворе. Мама подкармливала его, жалеючи, как она умела жалеть всякую горько-бездомную тварь. Наступила зима. Мама подлечила коту глаз, промыла его водой с борной кислотой. Кот полюбил ее крепко и, чуя, что холода идут, стал проситься в дом, куда ему хода не было. Однажды, провожая меня утром в сенях, мама указала мне на Ваську, робко стремившегося проникнуть в квартиру: «Ну, вот проси хозяина, чтоб он взял тебя в дом», – и Васька, к моему удивлению, стал, жалостно курлыча, кататься передо мною по полу; это было так трогательно, что я сказал: «Мамаша, возьмем его», – она отворила дверь: он вошел в переднюю тихо, чинно, благородно и с тех пор стал жить у нас…

ВАСЬКА Челябинский. Родился в 1928 году зимой. Был взят маленьким котенком. Желтый, как лис, с янтарными глазами, он сызмалу был сметлив, умен и предан хозяевам. Привык гулять только по крыше и редко-редко спускался в сад. Чудесно играл с резинкой, принимая ее за мышонка; прятал свои игрушки под ступеньку лестницы; умел доставать резинку-мышонка из закрытой коробки. Еще малышом храбро сразился с крысой, вцепился ей в загривок, и не отпускал ее до тех пор, пока она не околела, несмотря на то, что она волочила его из угла в угол по полу.

Когда взяли крошечного котенка черную Мурку, играя с нею, он выгребал ее из-под шкапа. При переезде в Москву его вместе с Муркой везли в особой клетке, и он вел себя необыкновенно разумно: почти ничего не ел и не пил, чтобы не беспокоить хозяев по ночам. Отнюдь не мяукал, но когда наступала ночь, он тихонько дотрагивался до хозяев лапкой, протягивая ее через решетку клетки: «Здесь ли вы, мол? Мне очень скучно и неудобно, но я терплю, любя вас».

В Москве Ваське пришлось, как и его хозяевам, вести кочевую жизнь. Его переносили в дорожной клетке из дома в дом от знакомых к знакомым. Всюду он вел себя образцово, возбуждая общее сочувствие. Наконец, поселился он с хозяином в одинокой каморке с маленьким окном, выходившим на крышу. Хозяин рано уходил на уроки и поздно возвращался. Васька оставался один в комнате, но вел себя образцово: никогда не брал ничего со стола, на котором оставались то сыр, то колбаса, то ветчина. Он ничего этого не трогал до хозяина. Пил простую водичку с блюдечка. Молочко отведывал лишь тогда, когда принесут Аришенька или Риночка. Но он был так умен, что знал их звонки: лишь услышит их звонок или увидит их с крыши, тотчас бежит к дверям им навстречу. Гулять он ходил лишь в форточку на крышу, – с нее на другую, с другой на третью. На землю не спускался. Бывало, спит с хозяином на постели, но хозяин вставал рано, зажжет лампу, сядет заниматься за холодный стол, в холодной комнате. Васька попоет немного: «зачем, скажет, ты вылез из постели, где так тепло и уютно? Что там делать за столом?» И потянется за хозяином, ляжет на стол клубочком, тихонько закурлыкает и не сходит со стола, пока хозяин работает. Он очень любил хозяина и хозяйку.

Когда же хозяину пришлось покинуть комнату, и дверь в нее была накрепко заперта, Васька остался один. Он рвался в комнату, царапался в дверь, мяукал. Квартирные жильцы улещивали его молочком и мясцом, но он ничего не ел и не пил. Он лег у двери комнаты исчезнувшего хозяина – и, верный друг! – тут же и умер от скорби и тоски. Память его дорога хозяевам его, как память близкого человека.

ВАСЬКА-ДОИЛЕЦ — жил в Томске. Был кот старый-престарый, добродушия неописуемого. Приходил к нам полакомиться, а то и попросту попитаться. Покушает и ляжет на диван отдыхать. Когда в доме появились маленькие котята Мурка и ее братец, они сразу расположились спать подле старого Васьки, пригреваясь около его пуза. А потом, тоскуя по матери, от которой были отняты преждевременно, принялись усердно его сосать. Сначала кот уклонялся от этого несвойственного ему дела, а потом махнул лапкой: ребята, мол, что с ними поделаешь.

Развалился, как добрая чадолюбивая кошка, и подставил им свои чуть наметившиеся сосочки в полное их распоряжение. Котята посасывали свои пустышки с большим наслаждением. Пришел сосед и говорит: «Что это вы кошку себе завели с котятами? Давно она окатилась?» – «Да это не кошка, а кот». «Как кот?! Отчего же они