От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин
Зоя, Зойка
кошка роста небольшого, но большой деликатности в обращении и во вкусах. Ходит в голубом бантике. Хозяйке поет песенку про «сердечного дружка, для которого и сережка из ушка». С мышками предпочитает играть в прятки, за что они её очень любят…
Иванушка
у людей имя очень распространенное; в кошачьем народе, наоборот, очень редкое. Это потому, вероятно, что люди любят прибавлять к этому имени слово «дурачок»: «Иванушка-дурачок». Но коты с этим прибавлением не встречаются, так как «дурачков» среди них нет или во всяком случае, они умеют скрывать свою глупость и не болтают зря языком, отчего обыкновенно и узнается глупость людская.
Известен кот Иванушка, живший при Царе Горохе, в гороховой шубке и такой умник, что по две мыши зараз ловил – одну левой, другую правой передними лапами. Рассказывают, что у мышей был всеобщий зарок – не попадаться на глаза коту Иванушке: боялись одного его уса, единого его когтя, не только что его самого. Но это было при Царе Горохе. А с тех пор прошло много, много лет. Кота Иванушки простыл и след.
Игнат
кот фабричный, весьма молчаливый и терпеливый. Неоднократно подпаивали его водочкой с молочком, но он от сего пития благоразумно отказывался: «Кушайте, мол, сами, товарищи дорогие». А предпочитал молочко простое, без примесей. Ест все, что дадут и что сам возьмет, где плохо лежит. Очень хорошо знает поговорку: «Дарёному коню в зубы не смотрят». Охотник – преизрядный: кот Игнат охотится на мышей, на крыс, на птиц и даже на зайчишек. Голосом обладает хриплым от простуды. Был бит несчетно и нещадно. Но утешается поговоркой: «За битого двух небитых дают». Хозяев у Игната нет. Он сам себе господин. Но вся фабрика зовет его: «Наш кот». На кошек он обращает мало внимания: «Мое, говорит, дело пожилое. Эти амурности пора бросить. Мне бы лучше мясца поесть». В общем, кот почтенный.
Кошурочка
это была кошечка с белыми рукавичками на сереньких лапках. Пробовали ее звать и Машенькой, и Дашенькой, и Парашенькой, – но она не отзывалась на эти клички и прозвали ее в конце концов Кошурочкой.
На это имя она отзывалась. Она любила три вещи: она любила парное молочко – это вещь первая, она любила пуховичок, на котором спала, – это вещь вторая, и любила своего хозяина – и это была уже не вещь.
Хозяин ее был поэт. Он слагал песни, то радуясь, то тоскуя, – и, когда они охватывали всю его душу, заставляя ее трепетать от боли, от счастья, он записывал эти песни на бумагу…
Его рука терпеливо водила перо по бумаге, спеша за песней, – а Кошурка сидела на письменном столе и пела свои песенки, подгоняла его руку своей песенкой, а иногда и своей лаской…
Тогда поэт останавливался и говорил Кошурке:
– Ты права! Я медленно пишу, как трудно угнаться за песней!
Кошурка отвечала ему ласковой песней – и обе песни его и ее сливались воедино…
Когда вышла из печати книга его песен, поэт показал ее Кошурке и сказал, листая страницы:
– Тут твои песни и мои песни вместе. Эту книжечку я дарю тебе. Так и написал на ней, – смотри: «Милой моей Кошурке – ее и мои песни».
Кошурка ласково запела в ответ. Это была песенка о песнях, вышедшая теперь навстречу людям.
Курноска
этим неблагозвучным именем называлась небольшая, пестренькая кошечка с маленькой кругленькой мордочкой и носом-пуговицей, жившая в 1920-х годах в квартире смотрителя Софийской детской больницы. Обладала кротким нравом, но большим легкомыслием. Была охотница до ночных прогулок, с которых возвращалась с томным видом и целые сутки отсыпалась в кровати. Последствием такого образа жизни являлись частые «интересные положения», при чем родильным домом служили самые неподходящие для этого места: однажды она разрешилась от бремени в большой новой шляпе своей хозяйки, а в другой раз – в рукаве ватной шерстяной жакетки. На мышей, которых в кухне водилось в изобилии, не обращала никакого внимания и вообще в кухню старалась не ходить. Была изгнана из дома неизвестно откуда появившимся котом Семеном Ивановичем. Этот почтенный кот, нимало не поддаваясь ее женским чарам, безжалостно сгонял ее с постели, поедал ее пищу и вообще всячески ее «выживал». Пришлось отдать ее знакомым, у которых она продолжала вести прежний образ жизни.
Лавруша
кот поэта Н. М. Мешкова. Жил на Котельнической набережной в начале 1900-х годов. Был толст, пушист и вороват. Ежедневно утром совершал, в летнее время, прогулку по саду – тише тихого. Даже глаза дурил – будто и нет его. «Я вас не вижу», – словно говорил он птичкам – Я вас не слышу. Делайте, что хотите. Меня здесь нет». Но чуть какая-либо птичка-невеличка поверит ему, что его здесь нет и что глаза его на птичек не смотрят, – он цап-царап: она уже и бьется в его когтях. Но однажды постигла Лаврушу беда: в жаркий день он развалился спать на окне, – а когда вздумал подняться и побежать по своим делам в сад – ужас охватил Лаврушу: на его спину насело что-то жестокое, страшное, мучающее – и гналось за ним, не слезая со спины. Он обезумел от страха, бросался на траву, катался, чтобы сбросить с себя шумящую невидимку, – но все напрасно. Он взбирался на деревья – невидимка, оседлав его, не слезала со спины. Наконец, хозяин заметил его терзания и бросился, помирая со смеху, на помощь. Оказалось, Лавруша лег спать на бумаге «от мух» – и своей спиной прилип к ее клеевой поверхности. Стоило больших трудов отмыть горячей водой прилипшую бумагу с Лаврушиной спины. Кот был лисьего цвету, но волчиной хватки – и обломовской лени.
Лазарь
говорят, был в старину кот Лазарь, – и «Лазаря пел» он всем, от кого хотел поживиться мясцом да молочком. Мы, лично не встречали кота-Лазаря, но, вероятно, предания не погрешат против исторической правды: кот Лазарь действительно существовал: душеполезное пение его доныне вспоминают некие старцы и старицы…
Ларька
кот Илларион. Деловой. Продувной.
