От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин
Лёвка
кот-ворокот: одна бровь сивая, другая – пегая, а хвост лисий. «Ворокот» он потому, что мастер петь на все лады: на томный: «мырл-мурл-мурл», на искательный: «Му-у-р-к, муурк, муурк!», на усыпительный: «ворк-вурк, ворк-вурк!» Любит Лёвка блины: поминальщик он знатный. Ежели кто хочет, чтоб родителей его или родственников помянули по закону, по чину, по благообычаю, пусть зовет на поминки кота-ворокота: всех помянет, всем пожелает райских благ, а поминальную песенку заведет без конца – до новых блинов со сметанкой, которые скушает с удовольствием и с благоутробием великим.
Машка (Мурка) Машка Всероссийская
была она всегда Машкой, как коты все были Васькой. Но коты не стали Базилем, а Машка превратилась в Мурку. Как вечная подруга Васьки, Машка-Мурка достойна воспоминания. Васька всегда был герой, всегда был на виду. Машка – в тени, в небрежении. Но без Машки не бывать бы Васьки. Она рожала детей и, пряча их где-нибудь на чердаке или в амбаре, кормила их без малейшей помощи Васьки. Наоборот, Машке Васька причинял много огорчений: она поймает мышей для котят, а он изволит их скушать. Он сворует сметанку, а скажут на Машку, что она-де для котят приворовывает. Когда котята подрастут, появление Машки с ними у хозяев в дому редко вызывало хорошую встречу, Машку упрекали в многочадии: «Куда, мол, их девать?» А она, виновато мурлыкая, просила пощады своим детям. Васька же был равнодушен к их судьбе.
Машка – вечная труженица. Крысы ее ненавидят, мыши – боятся. Для Васьки охота за ними – спорт, для Машки – серьезное дело, работа необходимая и ежедневная. Бедная Машка! Так мало сказано о ней добрых слов…
Под именем МАШКА-МУРКА история сохранила много достопамятных представительниц кошачьего народа. Перечислить даже некоторых из них было бы невозможно. Поэтому мы ограничиваемся лишь немногими.
Тут же должны мы пояснить, что русской Муре и Мурке соответствуют английские Мэри и французские Мари. Много и русских кошек, в давние аристократические времена, скрывались под этими французскими и английскими именами. Должны еще прибавить к сказанному, что имена Мура и Мурка – сравнительно недавнего происхождения. Они вытесняют более старинное имя – Машки. Именно это имя наиболее свойственно русским кошкам, как Васька – русским котам. С именем Машки соединено у нас в истории представление о крестьянской кошке – работящей, добродушной, нетребовательной. Она – помощница хозяйки в борьбе с мышами, она участница всех игр крестьянских детей. Машку и любят, и поколачивают, грешным делом, если она подвернется под руку в недобрый час. Но Машка не памятозлобствует на эти побои: она знает – та же рука, что побила её, даст ей молочка и щец с мясцом. Бывает, что, по злой воле своих хозяев, она лишается всех своих котят. Тогда скорби ее нет пределов. Но она прощает хозяевам и это вопиющее дело, – и по-прежнему несет свою службу, охраняет хозяев и их хлеб насущный от крыс и мышей.
Машку не воспевали в стихах, не слагали в честь ее похвальных строк, но эта великая труженица, достойная глубокой благодарности русского народа, еще найдет своего историка, и он-то сложит о ней правдивую повесть, которая обратится в нелицемерную ей похвалу.
МУРКА Томская – это была белая кошка, с гладкой, как атлас, шубкой, с черным пятнышком над левым глазком и на хвосте. Она была большая умница и тонко разбиралась в людях. Мурка попала со своим братцем, котенком Гришкой, к нашим квартирным хозяевам в Томске; котят они плохо кормили, – и маленькие беспризорнички ползли к нам в комнату, где Ирина поила их молочком, а старый кот Васька позволял им сосать себя, заменяя им мать. В конце концов, Гришку увезли на заимку, а Мурка переселилась к нам окончательно и глубоко привязалась к нам.
Бывало, я сижу в маленькой комнатке, занимаюсь, а Ирина шьет в большой комнате. Я пишу на бумажке: «Скоро ли кушать?», привязываю бумажку Мурке на шейку и она – и кто ее учил? – бежит весело к Ирине. Та читает бумажку, пишет ответ: «Скоро» или «Сейчас», привязывает его Мурке на шею и та еще веселее бежит ко мне. Так через Мурку шла у нас с Ириной премилая переписка.
Маленькая и беленькая Мурка, как наступали холода, забиралась ко мне под одеяло и там спала, как человек: вытянувшись всем телом, прижавшись головкой к моему боку. Когда мы переехали в соседний дом, с нами перекочевала и Мурка. На новом месте ей стало жить потеснее: комната была мала, а хозяева – он, она и мальчик Володя, были не из особо радушных к кошачьему, да и к человеческому роду. Был в доме и кот Пунька – ленивый, шершавый, сонный. Мурка стразу поняла, где границы ее владений и ни шагу из нашей комнаты. Пусть будет растворена дверь – все равно она сидит на воображаемой черте границы и ни пол-лапки не протянет за ее черту. Этим она избегала многих неприятностей для себя и для нас. Никто не мог обвинить ее ни в проказах, ни в «невежестве» (этим был грешен Пунька), ни в похищении яств этого буржуазного семейства. Удивительное дело: даже когда отец этого семейства, человек елейный, приходил к нам «побеседовать», Мурка отстранялась от общения и от беседы с ним, никогда не подойдет к нему, ничего ему не споет…
Первыми котятами Мурка принесла Тришку, Барьку и Милку – очаровательных пушков с разными характерами, но одинаково умных и привлекательных. Котят она воспитывала превосходно. Подобно ей, они не переступали «границы». Летом она выводила их на улицу, под окна дома. Прогуливаясь там с котятами, она зорко наблюдала за всем, что делалось вокруг. Стоило показаться собаке, мирно бегущей возле домов, как Мурка делала воинственный вид и, близко подпустив собаку, набрасывалась на нее из-за заваленки и драла ее беспощадно. Испуганная собака бежала, не помня себя от ужаса, а Мурка, отогнав ее далеко от дома, возвращалась победительницей к котятам. Так она отучила собак ходить вдоль
