Страшное: Поэтика триллера - Дмитрий Львович Быков
Только гораздо позже, случайно взглянув на нее, Чорб равнодушно заметил, что она недурна собой, хотя очень потасканная, и что волосы у нее светлые, стриженые. (Вот вам — «русая или скорее крашеная». — Д. Б.) Она не раз уже, с другими мужчинами, бывала в гостинице, где стоял Чорб, — и бледный, востроносый лакей, сбегавший по лестнице, дружелюбно ей подмигнул. Пока они шли по коридору, было слышно, как за одной из дверей, равномерно и тяжко, скрипела кровать, словно кто-то пилил бревно, И через несколько дверей, из другого номера опять донесся такой же ноющий звук, — и, проходя мимо, женщина с холодной игривостью оглянулась на Чорба.
Он молча ввел ее в свою комнату и сразу, с глубоким предвкушением сна, стал сдергивать воротник с запонки. <...> Получив деньги, она аккуратно сложила их в сумку и, легонько вздохнув, опять подошла, тряхнула волосами:
— Мне раздеваться?
— Да, ложись, — пробормотал Чорб, — утром еще дам. Она стала поспешно расстегивать пуговки кофточки и все время искоса поглядывала на Чорба, слегка удивляясь его рассеянной угрюмости. Быстро и неряшливо раздевшись, он лег в постель, повернулся к стене.
«Этот, вероятно, с фокусом», — смутно подумала женщина. Медленно она сложила свою сорочку, положила на стул. Чорб уже крепко спал.
Слуцкий, видимо, этого рассказа не знал, потому что даже в Европе, которую он освобождал, негде было бы взять сборник Набокова, — хотя чем черт не шутит. Но сам по себе сюжетный ход — утрата единственной женщины и замена ее первой попавшейся, проститутка как образ абсолютного ничто, мысль о том, что после гибели возлюбленной уже все равно с кем, — вполне логична и могла прийти в голову и двум, и трем авторам. Иное дело, что сама утрата любимой обставлена максимально таинственно. Положим, я знал Петра Горелика — ближайшего друга и биографа Слуцкого — и от него слышал, что по авторскому замыслу жена именно изменила, что она жива, но навсегда утрачена. Однако эта информация не особенно релевантна. Тут вступает в действие другая, истинно готическая эмоция, когда мы понимаем, что по большому счету неважно, что там произошло в городе, куда ездил капитан. Важно то, что по-прежнему никогда не будет, что довоенная жизнь невозвратима, что жизнь на все вопросы будет отвечать только «никогда» и «нет» — вот в чем истинная готика. А некоторая амбивалентность, загадочность ситуации, непонимание того, что, собственно, произошло, — окутывает эту сцену особенно мрачным облаком, мешая разглядеть контур события. Трагедия, обрушившаяся на мир, столь масштабна, что любые частные драмы в ней растворяются: над всей Европой, не только над Бухарестом и над тихим уничтоженным русским городом, зияет в небе надпись «никогда» и «нет». И это — загадочность происходящего и однозначность его мрачного итога — и есть, вероятно, самая готическая эмоция.
Интересно, что именно к этой лекции у нас прицеплена история Питера Бергмана, одна из моих любимых. Она широко известна, о ней есть документальный фильм «Последние дни Питера Бергмана», и все-таки она не так популярна и не так обсуждаема, как история человека из Сомертона, несмотря на все пугающие параллели. Знак судьбы — а без знаков судьбы какая же готика? — мне видится здесь именно в том, что для этой истории тоже характерно триллерное сочетание неопределенности, загадочности фабулы и абсолютной однозначности мрачного итога: как ни живи, а исход один. И когда тебя в конце концов будут хоронить, ты будешь для окружающих точно такой же загадкой, как Питер Бергман, даже если о тебе известно все. Положим, будущее нельзя предсказать из прошлого, ибо мы знаем слишком мало, — я буду об этом говорить в следующей лекции; но и прошлое почти всегда нельзя объяснить из будущего — потому что мы знаем слишком много, и почти сплошь лишнее.
Историю эту вы можете найти в сети, где она достаточно подробно изложена, и фильм с большими фрагментами видеозаписей с камер наблюдения доступен там же. Двенадцатого июля 2009 года в ирландский город Слайго приезжает пожилой худощавый смуглый человек с короткой седой стрижкой, он представляется в гостинице Питером Бергманом, говорит с сильным немецким акцентом, одет в куртку и брюки популярной немецкой фирмы, проводит время главным образом в номере, но периодически выходит в город и покупает почтовые марки — вероятно, чтобы отправить письма. Иногда он выходит из гостиницы с фиолетовым пакетом — такие выдают в супермаркетах на кассе — и возвращается без пакета, выбрасывая, видимо, какие-то свои вещи, но нигде в городе не попадает на видеокамеры, старательно прокладывая путь по слепым пятнам. То есть видна профессиональная подготовка. Проведя в гостинице четыре ночи, он просит таксиста отвезти его на лучший пляж, где можно искупаться. Утром его труп находят на берегу, вся его одежда разложена на пляже, бирки со всех вещей срезаны, так что где они куплены — непонятно; вскрытие показывает много странного. Во-первых, он не утонул, а умер в воде: воды в легких нет. Во-вторых, признаков насильственной смерти нет. В-третьих, у него рак простаты и метастазы в костях, так что он должен был страдать от постоянных болей; нет одной почки, явно изношенное сердце с рубцами от инфарктов. Но видны следы тщательной заботы о здоровье — он регулярно лечился у стоматолога и, видимо, принимал поддерживающие сердечные препараты, иначе в таком состоянии не дожил бы до своих предположительных 65 лет.
Вот все, что мы знаем: в гостинице он назвал несуществующий адрес, документов у него не спрашивали (в Европе, в провинции, иногда можно въехать в отель без ID). В городе его никто не знал, приехал он — это зафиксировала камера на автовокзале — из соседнего города Лондондерри. Очень много сходств с историей в Аделаиде: бирки срезаны (хотя лично мне не совсем понятно, в чем смысл этой акции, — и так ведь неважно, где он мог это купить. Ну, в Вене, а может, в Гонконге, что это даст?). Спортивное, крепкое сложение. Лицо, которое каждый, кажется, видел и готов в нем опознать хоть попутчика, хоть соседа, — но ни одного подтвержденного документального свидетельства. Зачем приехал в город — неизвестно. И эта смерть на берегу океана, в полном одиночестве, без следов насилия (и, кстати, без следов отравления, которое все-таки было в Сомертоне).
