Искусство рассказывать истории - Габриэль Гарсия Маркес

Глория. Так и делают в школах при монастыре; по крайней мере, с теми учениками, кто там живет.

Роберто. Я о том же. Как раз в такой школе меня учили завязывать шнурки.

Маркос. И что мы получим от столовых приборов?

Роберто. Как я и сказал: создадим контраст. Пока Сидалия учит пользоваться столовыми приборами – а это настоящий ритуал, – Белинда не может найти, чем открыть замок, идет на кухню, перебирает столовые приборы и хватает нож…

Сесилия. Очень избито. Я бы предпочла связать Сидалию с музыкой. Пускай она проводит занятия по сольфеджио.

Рейнальдо. Придумал: когда мы показываем заплаканное лицо Сидалии – я имею в виду предыдущую сцену, – при помощи растворения мы делаем переход к детскому хору. Ангельская музыка. Склейка. Видно, как Сидалия руководит хором в школе. Склейка. Белинда в отчаянии пытается открыть замок.

Сокорро. Сидалия за фортепиано, аккомпанируя детскому хору, находится в состоянии экстаза.

Габо. Пусть дети будут одеты как маленькие ангелочки. С крыльями и всем остальным.

Сокорро. С крыльями, нимбами и бантиками… Репетируют какие-то песни на Пасху.

Габо. Что мне больше всего здесь нравится, так это целомудренность, с которой мы рассказываем историю, самую извращенную историю, которую только можно себе представить.

Рейнальдо. Когда Мелвилл закончил «Моби Дика», он сказал: «Я написал злую книгу, но чувствую себя невинным, как агнец».

Сокорро. Как чудесен этот хор маленьких мальчиков и девочек, одетых в белое, парящих, как ангелочки, на небесном фоне!

Габо. Если бы школьная сцена не давала такого визуального эффекта, возможно, ее не стоило бы и создавать. Чтобы просто сказать, что Сидалии нет дома, не стоило тратить столько времени.

Сокорро. Белинда надевает платье в полной тишине. В школе поют ангелочки, а здесь, в комнате, мертвая тишина.

Габо. История стала симметричной. Нужно вернуться к началу, чтобы понять, как закончить.

Элид. Меня не убеждает мысль об обмороке.

Сокорро. Когда Сидалия случайно порвала платье?

Габо. Для нее это шок. Преимущество сцены состоит в том, что она показывает, насколько Сидалия привязана к платью. Она не может вынести мысли, что порвала его. Сидалия не может себя простить. Вот почему у нее случается истерический припадок и она падает в обморок.

Рейнальдо. Повредить платье – все равно что повредить самой себе.

Сокорро. Опоив сестру, Белинда запирается в другой комнате, чтобы зашить платье.

Роберто. На это нет времени.

Габо. А надо найти. Это финал, и он заслуживает такого же внимания, как и первая часть.

Элид. А что с Сидалией? Она спит, без сознания или уже мертва?

Габо. Белинда дала ей микстуру как лекарство. Она хочет не причинить ей вред, а, наоборот, помочь. Белинда делает с Сидалией то же, что Сидалия с ней: пытается вылечить.

Рейнальдо. Это и имелось в виду с самого начала? Ладно, не важно. Мы должны показать, как одевается Белинда, весь ритуал преображения.

Габо. Который не видели в первый раз. Белинда уже была в платье, когда пришла сестра.

Роберто. Думаю, это появлялось в параллельном монтаже: Сидалия выходит из школы, Белинда одевается. Лучше показать все в начале.

Сокорро. А я бы оставила эту церемонию напоследок, потому что она тесно связана с кульминацией.

Роберто. Церемония в начале придаст платью его истинную ценность. Если мы увидим платье только тогда, когда Белинда его уже надела, оно потеряет свое значение.

Дениз. Но ведь не обязательно показывать обряд целиком.

Габо. Да, я думаю, дело за монтажом. Первый раз, когда Белинда начинает одеваться, мы переходим к Сидалии. Меняем кадры, и, когда Сидалия входит в комнату, Белинда уже одета. Теперь попробуем наоборот: мы видим целиком начало или полностью финал, без склеек. Можно сказать, что в первый раз мы рассказываем последовательность событий с точки зрения Сидалии, а второй – с точки зрения Белинды.

Сокорро. В первый раз Сидалия нападает на Белинду, а во второй, как говорит Рейнальдо, Сидалия нападает на себя, разрывая платье.

Габо. Следует особо подчеркнуть медицинский фактор. Когда Сидалия связывает Белинду, она идет за лекарством, чтобы успокоить ее, и дает ей выпить чайную ложку. При этом очень внимательно считает капли. «Открой ротик, – говорит она сестре, как маленькому ребенку, – выпей капли». Теперь, во второй раз, когда Белинда видит Сидалию без чувств, она делает то же самое: наливает в ложку две, три, пять капель… Но, когда она видит, что Сидалия, не приходя толком в сознание, отвергает их, Белинда хватает флакон и вливает его сестре в глотку. Та умирает. Тогда Белинда запирается на чердаке или в другой комнате и принимается спокойно зашивать платье.

Элид. Есть что-то жестокое или абсурдное в том, чтобы заставить потерявшего сознание человека проглотить капли.

Сокорро. Вкус первых капель очень сильный – если продолжать думать о лаудануме, – и Сидалия реагирует, приходит в себя и сплевывает. Тогда Белинда с теми же аргументами, которые она столько раз слышала от Сидалии: «Давай, не капризничай, прими лекарство», вливает в нее убойную дозу. Не обязательно весь флакон – достаточно слегка переборщить, и все, прощай, Сидалия.

Габо. Закончив с платьем, Белинда извлекает вещи из сундука, из шкафов: шляпы, перчатки, вуали… Вещи, которые мы видим на портрете матери, хотя и не те же самые. Собираясь выйти на улицу, Белинда проходит перед картиной и сравнивает себя с матерью: анфас, профиль… Удовлетворенно улыбается. Сходство поразительное. Теперь можно перейти к концу, к обязательной сцене, которую все ждут: Белинда выходит на улицу, одетая как сумасшедшая, и начинает без умолку болтать.

Роберто. И говорит все, что приходит на ум. Любую чепуху.

Габо. Или стихи.

Маркос. Или песни. Те самые, которые, по словам Сидалии, пела ее мать.

Сокорро. Да, Белинда чувствует, что она – инкарнация матери… Возможно, именно поэтому она одержима своим отцом. Поэтому начинает произносить патриотическую речь, призывать народ к борьбе с врагами, которые уже на пути в деревню. Мне хотелось бы закончить такой сценой.

Габо. А цветы? Мы потеряли их по дороге.

Глория. А Сидалия? Она умерла?

Габо. Не обязательно давать четкий ответ. Главное, должно быть ясно, что Белинда считает ее мертвой.

Сокорро. Мы еще не слышали пения Белинды в саду.

Габо. Это не обязательно. Но попытайся спасти цветы, даже если она ухаживает за ними молча.

Роберто. Болтовня Белинды абсолютно бессвязная, это просто набор звуков.

Габо. Так я и понимаю поэзию: это текст, связанный лишь ценностью самих слов.

Роберто. Белинда не сравнивает себя с матерью, когда одевается, но берет портрет за образец. Он отражается в зеркале, стоит перед зеркалом так, что…

Габо. Хочется воскликнуть: «Бедный оператор!»

Сокорро. Что еще осталось? Разъяснить с самого начала о дозе лауданума.

Маркос. Мы сумели уложиться в полчаса?

Габо. Думаю, сумели, но надо проверить. Пока ты можешь измерить это только по сердцебиению. Подсчитываешь пульс во время читки сцен, и примерно понимаешь, сколько они длятся.

Роберто. Это медленный фильм.

Габо. И притом очень атмосферный. Пересказать его невозможно. Надо увидеть. Более того, он еще и очень актерский: все зависит от актрис.

Сокорро. И от финала с той сумасшедшей, которая выходит на улицу и безостановочно разговаривает.

Габо. Впервые в жизни. Соседи, высунувшиеся из окон, и зеваки, окружающие ее посреди улицы… Хороший финал. Мы заслуживаем аплодисментов за то, что уложили в полчаса сюжет Сокорро.

Сокорро. И даже показали фрагменты из прошлого.

Габо. Все так. И без единого флешбэка. Нам удалось втиснуть в тридцать минут – которые я смею назвать роскошными – четырехчасовую историю со всеми чертами старомодной мелодрамы. Над чем смеетесь? Разве это не так?

Эпилог

Похвала здравомыслию[75]

Габо. Кто впервые назвал воображение «домашней сумасшедшей»? Кем бы он ни был, он прекрасно знал, о чем говорит. Сегодня мы научились обращаться с этой дамой гораздо лучше, чем Сидалия с Белиндой. Мы позволили ей резвиться как заблагорассудится, но не разрешили заходить слишком далеко. История Сокорро могла произойти