Искусство рассказывать истории - Габриэль Гарсия Маркес

Роберто. Если мы узнаем, как быстро Сидалия пришла в себя, сцена потеряет драматическую силу.

Габо. После такого момента нужен монтаж, переходная сцена. Казалось, Сидалия не способна плакать, но мы видим, как она льет слезы. Очень напряженный момент. Теперь нам нужна пауза; нам, а не ей. Я говорю не о драматургических законах, а о повествовательных хитростях: когда достигаешь очень высокой точки, откуда невозможно продолжать восхождение, лучшее, что можно сделать, – это начать заново, снова пройти от подножия к вершине.

Сокорро. Можно сделать склейку: наутро или на рассвете следующего дня Сидалия шьет платье… Таким образом, мы намекали бы на ее частую бессонницу.

Габо. Ночные сцены не допускают таких градаций, знаешь ли… Если сделать переход от одной ночной сцены к другой, зритель подумает, что это одна и та же ночь.

Роберто. На следующее утро. В воскресенье.

Габо. Секундочку. Если мы признаём необходимость порвать и починить платье, то это потому, что оно нам нужно цельным для финальной сцены, когда Белинда с криком выходит на улицу. Хорошо, допустим, платье мы латаем. Но эта починка придает дополнительный смысл, вносит элемент примирения, которого мы не предвидели. Теперь между сестрами мир. Сидалия зашивает платье на глазах у Белинды, как будто обе страдают приступом амнезии, словно платье и эти дыры на нем ничего им не напоминают. Любопытно. Сейчас становится понятно, что так повторяется уже пятнадцать – двадцать лет… Цикл никогда не заканчивается.

Сокорро. Но до разорванного платья доходит впервые.

Габо. Вот почему мы снимаем фильм. Среди всех одинаковых циклов нам важен конкретно этот, потому что именно в нем все меняется.

Роберто. Забавно, но сестры ругаются из-за платья по разным причинам. Сидалия любит его как реликвию, а Белинда…

Габо. Сидалия хочет, чтобы оно мирно хранилось как память, а Белинда – чтобы его носили, чтобы оно жило… Если бы мы этого не знали, то не узнали бы, что делать с треклятым платьем.

Сокорро. Сидалия рвет платье в приступе слепой ярости. Она считает, что и тут есть вина Белинды.

Габо. Теперь, пока Сидалия его латает, Белинда играет на пианино. В этом мире скрытого насилия внезапно воцаряется гармония.

Сокорро. Белинда играет на пианино, но поглядывает на платье.

Габо. Нужно сохранять последовательность: откуда берется эта сцена и к чему ведет? Предыдущая сцена – плачущая Сидалия. Сквозь ее безмолвный плач могли прозвучать первые ноты фортепиано… Они усиливают драматизм ситуации, и мы вскоре понимаем, что это не простой «музыкальный комментарий», а предвестник будущей сцены. Так лучше с повествовательной точки зрения. Итак, с Сидалией покончено. Хорошо. Теперь Белинда. Великолепное утро, солнечный свет проникает в окно, она играет на инструменте… Камера движется, мы видим Сидалию за шитьем. Вот и все.

Сокорро. Можем ли мы перейти на этот план через растворение?[73]

Габо. Музыка начинается в предыдущем кадре и достигает полной громкости в новой сцене. Кстати, это еще и саундтрек. Что касается кадра, здесь нужно быть осторожным, поскольку у технических ресурсов тоже есть своя грамматика. Вот почему я за то, чтобы сценаристы учились монтировать. Я так и сделал, когда учился киноискусству. Можем поговорить об этом позже, если захотите.

Сокорро. И всего через несколько минут после этой идиллической сцены Белинда убьет сестру?

Габо. Убьет, но не самым жестоким образом.

Дениз. Сидалия может умереть от отравления. От лекарства Белинды.

Габо. Передозировка лауданумом… Но как он туда попал?

Маноло. И как Белинда дает его Сидалии?

Габо. Белинда занимается готовкой. Может подмешать немножко в суп.

Сокорро. Изначально я хотела, чтобы Сидалия рассказала о приступах возбуждения Белинды священнику, а тот направил ее к аптекарю. Но теперь я думаю, что аптекарь лишний. Священник сам может дать Сидалии пузырек с лекарством.

Габо. Или лекарство уже было в доме. Когда Сидалия связывает Белинду в конце первого эпизода, она идет на кухню, достает пузырек и заставляет Белинду проглотить чайную ложку. Таким образом зритель понимает, где находится лекарство. Когда приходит священник, Белинда уже под действием успокоительного. Так продюсерам не придется тратиться на аптекаря.

Дениз. А что насчет дозы? Нужно показать, что передозировка может быть фатальной.

Габо. Сидалия очень осторожно цедит на ложку несколько капель: одну, две, три…

Сокорро. Или священник, приехав и увидев ошалелую Белинду, спрашивает Сидалию: «Ты дала ей лекарство? Сколько капель?»

Габо. И вот Белинда, видя, что Сидалия не в себе, заставляет ее проглотить немного лауданума, та сопротивляется, ведь это очень горькое вещество…

Сокорро. А как зритель узнает, что это лауданум?

Габо. Знать не нужно. Когда я хочу отравить персонаж, я отравляю его лауданумом, но не потому, что он смертоноснее других ядов, а потому, что у него очень красивое название – лауданум. О мышьяке много говорят, но его действие не молниеносное, а кумулятивное. Мышьяк – яд для полнометражных фильмов.

Сокорро. Сидалия обычно каждый день в одно и то же время пьет чай с эпазотом[74]. Это настой, обладающий слабительными свойствами. Сидалия все еще в полуобморочном состоянии, поэтому Белинда сама готовит ей чай.

Габо. Белинда внезапно теряет терпение и, увидев, как сестра инстинктивно выплевывает лекарство, заставляет ее открыть рот и вливает в нее полфлакона лауданума. И отправляет Сидалию в ад.

Сокорро. Ясно ли, что Сидалия теряет сознание, когда видит, что порвала платье? Вот почему она падает в обморок, а Белинда думает, что ей поможет лекарство.

Габо. Стало быть, платье не рвется во время первой ссоры. Когда Сидалия приказала Белинде снять его, Белинда сама его снимает. Так их отношения раскрываются намного лучше.

Рейнальдо. Мне понравилась идея связать в монтаже платье с мастурбацией. Так можно сделать, потому что Сидалия зашивает платье как раз после той ночи.

Габо. На платье уже могут быть дырки и заплатки. Сцена нужна.

Сокорро. На этот раз Сидалия случайно порвет ворот. Еще одна заплатка для бедного костюмчика.

Рейнальдо. А я думаю, штопать платье должна Белинда, а не Сидалия.

Сокорро. То есть она должна шить, а не играть на пианино?

Рейнальдо. Да, Белинда зашивает платье под пристальным наблюдением Сидалии. Это как наказание или классная работа: учитель наблюдает, проверяет, оценивает…

Габо. Тогда переход должен быть совсем другим: от плачущей Сидалии к школе. Так мы покажем зрителю, что Белинда теперь одна в доме.

Сокорро. Предается своему ритуалу.

Рейнальдо. Значит, в первой сцене не обязательно показывать школу – просто Сидалия идет по дороге.

Габо. Нет, сначала мы видим, как она выходит из школы, а затем показываем ее в классе. То же событие, но другое кадрирование.

Роберто. Перед ней – сцена шитья, а затем сцена в ванной, которой мы завершим эпизод с купанием.

Габо. Сокорро, вот теперь можно использовать растворение. Сидалия лежит и плачет. Затемнение. Сидалия в школе, преподает. Совершенно другой мир. Примирение уже произошло раньше, когда Сидалия купала Белинду и расчесывала ей волосы. Сейчас история повторяется. Сидалия в школе. Белинда дома, надевает платье. Два параллельных сюжета…

Сокорро. В школе прозвенел звонок. Вскоре мы видим, как Сидалия приближается к дому.

Габо. Сидалия больше не боится, что Белинда вытащит платье из сундука, потому что теперь она носит ключ с собой.

Маркос. Прячет на груди, этакая греховная аллюзия.

Габо. Но теперь Белинда взламывает замок.

Сокорро. Не смогла удержаться.

Маркос. Она знает, что поставлено на карту, но ей все равно.

Рейнальдо. Она отчаянно стремится надеть платье.

Габо. Ее возбуждение сродни сексуальному. Потом приходят слезы и сожаление, но никто не думает о последствиях: Белинда – что ее застанут врасплох, Сидалия – что ее вот-вот убьют.

Рейнальдо. Почему бы нам и здесь не сделать параллельный монтаж? Сидалия ведет урок, Белинда взламывает замок, Сидалия заканчивает занятия, Белинда одевается…

Роберто. Сейчас важно создать контраст. Например: