Ночные кошмары: Нарушения сна и как мы с ними живем наяву - Элис Вернон

Среди способов предупреждения и лечения паралича сна как телесного недуга было употребление легкой пищи либо прием слабительного, если человек чувствовал, что съел слишком много. Тем не менее причиной этого расстройства считалась не только некачественная еда. Врач Уильям Хэммонд в книге 1869 г. «Сон и его нарушения» (Sleep and its Derangements) писал, что «причиной может быть и слишком плотно прилегающий ворот ночной рубашки, и подушка, лежащая под головой, а не под плечами, из-за чего образовавшийся между головой и телом угол пережимает кровеносные сосуды шеи, и голова, свесившаяся с края кровати»[57]. Также Хэммонд рекомендовал трижды в день принимать «неизменно эффективный» бромид калия в дозах от 20 до 40 гран. В XIX в. бромид калия был распространенным лекарством, его применяли в основном для лечения эпилепсии и в качестве успокоительного. Сейчас он используется исключительно в ветеринарии и признан непригодным для потребления человеком.

* * *

Ничто не напоминает мне о Мередит так, как паралич сна. Хотя при наших с ней встречах явного физического контакта никогда не было, в состоянии паралича сна присутствует нечто вызывающее ровно те же неприятные ощущения, которые я испытывала в 15 лет, – будто я во власти нависшей сверху зловещей фигуры, будто меня душат или пригвоздили к земле.

Не каждый эпизод паралича сна связан у меня с Мередит, но я точно знаю: если бы не она, этого расстройства у меня вообще не было бы. Оно бывает в двух вариантах: грубое, яростное нападение и более изощренная «приставучая» версия. Даже не знаю, что хуже.

Руки Мередит я помню очень отчетливо. Наверное, чувствуя неловкость и стеснение, я зацикливалась на них, лишь бы не видеть, как она на меня смотрит. У нее были невероятно острые ногти, почти на каждом пальце по массивному кольцу. Она часто похлопывала меня, будто я младенец или щенок. Слегка поглаживала по голове, касалась рукой моего плеча или предплечья. Еще она посмеивалась над тем, как я поправляю очки, каждый раз повторяла за мной это движение и хмыкала, пока я вовсе не перестала их носить. В придачу ко всему меня начали беспокоить собственные руки – стресс от вынужденного общения с ней вылился в самую ужасную в моей жизни экзему. Так толком и не разобравшись, почему весь тот год я то и дело испытывала дискомфорт, я все списала на выпускные экзамены. На нервной почве у меня появилась привычка чесать локти, и к лету это превратилось в пытку – руки были одновременно моим избавителем и злейшим врагом, локти пылали огнем и густо смазывались дарующим спасительную прохладу и благодать кремом E45.

Когда я перешла в колледж, Мередит стала держаться еще бесцеремоннее.

Однажды, когда мне было 18, я стояла напротив нее, мы беседовали. Как обычно, она вторглась в мое личное пространство. Будучи постарше и уже не такой наивной, я возобновила многолетние попытки сепарироваться и тут же увидела ее неприятную сторону: она принялась рассказывать, как ее «предавали», говорила, что «никогда не оправится», если и я не оправдаю ее ожидания. Она без конца повторяла, что всегда к моим услугам, но, когда мне действительно была нужна помощь, переставала меня замечать. Иногда, в самом начале этой истории, когда мы только познакомились, она проявляла чуткость, подбадривала и уделяла мне то внимание, которого жаждут все подростки. Думаю, я всегда стремилась вновь обнаружить в ней эти качества, поэтому каждый раз, когда она меня звала, я шла. Я ненавидела себя за это, но, взглянув на ситуацию свежим взглядом, понимаю, почему это происходило: она активно добивалась того, чтобы я хотела ее увидеть. Я продолжала прибегать, как люди бегут посмотреть на последствия автокатастрофы: я не хотела там быть, знала, что мне не следует там быть, но ничего не могла с собой поделать.

В тот вечер я стояла перед ней, раздираемая этим противоречивым чувством: надеялась на доброе к себе отношение, но одновременно готовилась к бегству. Точно не помню, о чем мы говорили, наверное обменивались обычными любезностями. Внезапно она остановилась на полуслове, протянула руки, положила их мне плечи и надавила.

– Ты чересчур напряжена, Элис.

Тот момент и ощущение ее пальцев, сжимающих мои ключицы, часто воспроизводятся при параличе сна. Я просыпаюсь, не в силах пошевелиться, все тело будто в плену цепких пальцев и рук. Чаще всего они хватают меня за лодыжки, лицо, волосы и шею. При этом я ничего не вижу. Если вы никогда не испытывали подобное, вам будет трудно представить, насколько отвратительны эти ощущения. На самом деле ничего не происходит, но только не для меня. Ее руки здесь, давят мне на живот, стягивают за ноги с матраса. В том, как пальцы надавливают на мою кожу, явственно ощущаются эмоции. До меня будто хотят что-то донести. Бывает, руки движутся спокойно и медленно, большой палец мягко скользит по моей щеке или разглаживает вьющиеся волосы; а иногда они так и рвутся причинить мне боль. Но как бы ни вели себя руки, в них всегда чувствуется наслаждение моим страхом и беспомощностью. Эти руки властолюбивы. Даже самое легкое прикосновение ладони к моей щеке ясно говорит о том, что я во власти кого-то или чего-то.

На следующее утро руки будто не хотят исчезать, и я ношу пережитое на себе, как тяжелое пальто. Зацикливаюсь на Мередит, даже если паралич сна не был связан с теми воспоминаниями, и мое сердце бьется бешено, как у испуганной ящерицы.

* * *

Пожалуй, наиболее известная иллюстрация паралича сна – картина Иоганна Генриха Фюсли «Ночной кошмар», написанная в 1781 г. На ней изображена раскинувшаяся на кровати женщина, голова и верхняя часть ее тела свешиваются с края. Непонятно, спит она или мертва. У нее на груди сидит низкорослый демон с искаженным отвратительной гримасой лицом. Он не смотрит на нее, пусть она и прекрасна; для инкуба это обыденная ночная работа – он вызывал уже столько кошмаров, что новизна давно утрачена. На заднем плане красная портьера, переходящая в черноту ночи. Из-за портьеры выглядывает голова лошади с безумными, дьявольскими глазами – это мара. «Ночной кошмар» не единственная картина, которую Фюсли посвятил парасомниям, и об этом уже говорилось во второй главе, однако самая известная.

В этой картине меня привлекает то же, что нравится в сценах снов в кино: все представлено так, будто происходит на самом деле. Инкуб и лошадь – материальные, живые объекты. Сначала наше внимание приковано к белому платью и призрачно-бледному лицу женщины, но затем мы постепенно охватываем взглядом другие детали: глаза останавливаются сначала на демоне, сидящем у нее на груди, затем на зловещей ухмылке лошади. Кстати, женщина даже не смотрит на монстров, глаза ее закрыты. Зато мы, зрители, будто участвующие в происходящем, видим демонов сна. И, наверное, еще страшнее становится от того, что монстры тоже смотрят на нас. «Ты следующий», – словно говорит инкуб. В картине нет ничего галлюцинаторного. Она реальна.

В XVIII–XX вв. был написан целый ряд медицинских очерков, посвященных инкубу. Что интересно, их авторы – врачи, которые сами пережили паралич сна. Удивительный пример – произведение Джона Бонда «Эссе об инкубе, или ночном кошмаре» (An Essay on the Incubus, Or Night-mare, 1753). В предисловии автор объясняет, с какой целью писал эту работу: он много лет страдал от частых приступов паралича сна, но как врач был разочарован отсутствием медицинских книг и статей на эту тему. Анализируя собственные ночные мучения с точки зрения медика, Бонд пытается унять свой страх.

Он выдвигает предположение, что причина явления инкуба не плохое пищеварение, а «застой крови»[58], и описывает несколько довольно экстремальных случаев, с которыми ему довелось столкнуться за время профессиональной деятельности: мужчина, который испытывал паралич сна еженощно в течение двух лет, пока не умер; молодая женщина, которая перенесла парасомнию в форме сексуального насилия и проснулась с хлещущей