Ночные кошмары: Нарушения сна и как мы с ними живем наяву - Элис Вернон
Помню случай с одним джентльменом, которому вскоре после смерти жены приснился кошмар, вызванный поздним приемом нездоровой пищи. Жена его умерла почти сразу после свадьбы, которой предшествовал долгий период нежной привязанности. Ему пригрезилось, что она вернулась к нему из мертвых, подобно Орфеевой Эвридике, не тронутая ни тленом, ни бесчестьем – демон разврата не посмел и пальцем прикоснуться к ее безгрешному телу. В фантазии она предстала перед ним такой же, как в день их первой встречи: веселой, цветущей светловолосой девушкой, резвящейся среди цветов, посаженных ею самой и безнадежно уступающих ей в красоте. Прижав восхитительное видение к груди, он вновь погрузился в мир блаженства, которое – увы! – вскоре было омрачено призраками ледяного отчаяния. Внезапно, в результате одной из тех странных перемен, которые свойственны нашим сновидениям, он обнаружил себя распростертым на кровати, а на его груди сидел призрак покойной жены. Красота ее стала увядать, кожа отслаивалась и посинела, алые губы побледнели, глаза потеряли блеск, и он с отчаянием и ужасом пытался сбросить с себя безжизненный труп, который тяжестью Оссы и Пелиона вдавливал его сквозь землю в ее глиняное обиталище[59].
Хуже всего в этой истории то, что из-за паралича сна у мужчины появился страх перед женой. Или, по крайней мере, перед ее образом. Интересно, омрачила ли та ночь память о ней? Это наводит меня на мысль о собственных переживаниях и о том, что паралич сна может вызвать из памяти неприятный, но уже почти забытый эпизод или человека, который когда-то плохо с нами обошелся, и сделать из него отвратительного живого монстра. В связи с этой историей также стоит отметить, что для викторианской культуры характерно восторженное отношение ко всему болезненному и вселяющему ужас.
Похороны, посмертные фотографии, ритуальные обряды и общие напоминания о бренности жизни были невероятно распространены в обществе XIX в. Символы смерти и тлена встречались повсюду, в том числе на каминных полках в домах вполне благополучных семейств. Как мы уже говорили, популярной формой визуализации смерти и бренности бытия были memento mori – безделушки и украшения с изображением гробов или скелетов. Распространенный тип memento mori – разделенная надвое человеческая фигура или голова, одна сторона которой прекрасна, со здоровым румянцем на щеках и идеальными волосами, а другая – иссохший скелет на поздней стадии разложения, по которому ползают черви. Учитывая, что воображение публики занимали подобные образы, становится понятно, почему у Лэнгстон-Паркера мужчина увидел, как его жена из ангелоподобной красавицы превращается в омерзительный труп.
Десятью годами позже, в 1886 г., члены Общества психических исследований опубликовали «Фантомы живых», основательный труд, о котором рассказывалось в предыдущей главе. Целью этой многотомной эпопеи было изучение ряда необычных и галлюцинаторных состояний, в основном для того, чтобы доказать ошибочность представлений о телепатии (или найти конкретные и неоспоримые доказательства ее существования). Книга «Фантомы живых» Эдмунда Герни, Фредерика Майерса и Фрэнка Подмора – это не просто исследование явлений, которые считались паранормальными, но и превосходный сборник историй о феноменах, связанных со сном.
Мой фаворит в «Фантомах живых» – это, пожалуй, история о параличе сна. Она написана в 1884 г. миссис Фрэнсис Лайтфут, которая, как остроумно отмечают члены ОПИ, была «неплохим свидетелем, поскольку не проявляла ни малейшего интереса к нашей работе». Хорошо, что они так думали, потому что читать это без содрогания невозможно. Вот история миссис Лайтфут:
Я отложила книгу, притушила свет газовой лампы, а немного за полночь уже спала крепким сном. Как стало понятно впоследствии, примерно часа через три я внезапно проснулась (и была, насколько мне известно, в абсолютном сознании) от сильного шума у двери, которую давеча заперла на ключ. Я припоминаю, что была поражена (но не испугалась), скорее увидев, чем услышав, что дверь настежь распахнулась, будто ее кто-то толкнул в пылу гнева, и я моментально осознала, что кто-то… или что-то… не знаю, как это назвать… было в комнате. На сотую долю секунды оно будто замерло посреди комнаты, а затем движением, которое я не могу описать – но двигалось оно стремительно, – оказалось у изножья моей кровати. Еще пауза на сотую долю секунды – и передо мной выросла фигура. Я слышала его, но по мере того, как оно росло, движения становились медленнее, и вот уже оно лежало на моей кровати лицом вниз, голова против моей головы, ноги против моих ног, но на расстоянии около метра от меня. Несколько мгновений я с изумлением и любопытством, но без страха ждала, что будет дальше (я ведь не имела ни малейшего представления о том, кто это или что это), а затем оно заговорило. Через мгновение я узнала голос, эту давно знакомую требовательную манеру говорить. В комнате громко и четко прозвучало имя, данное мне при крещении. «Фрэнсис, – еще раз повторил голос, – ты мне нужна. Идем со мной. Идем же. Мой голос откликнулся моментально: «Да иду я. Что за спешка?» На что тотчас последовал ответ в повелительном тоне: «Но ты обязана пойти сразу, не мешкая, без всяких колебаний». Меня как будто потянуло вверх какой-то необычайной магнетической силой, а затем так же внезапно и резко бросило вниз»[60].
Когда все закончилось, по словам миссис Лайтфут, у нее в голове «отпечаталась» единственная мысль: «Она умерла». На следующий день в разговоре с кем-то речь зашла об общих знакомых. На вопрос, не слышала ли миссис Лайтфут новостей от миссис Рид, Фрэнсис довольно резко ответила, что та умерла. Фрэнсис считала, что той ночью к ней явилась миссис Рид. Тем не менее о ее смерти никто не знал. Более того, немного погодя семейство Рид сообщило, что со здоровьем у миссис Рид стало намного лучше. Однако, как драматично заканчивает свой рассказ миссис Лайтфут, спустя месяц после пережитого ею происшествия пришла новость о смерти миссис Рид.
Судя по всему, за упрямым скептицизмом миссис Лайтфут пытается скрыть свои суеверия. Она настаивает, что не верит в такие вещи, как телепатия, хотя в глубине души явно размышляет о том, действительно ли миссис Рид посылала ей сообщение. При этом она называет пережитое «сновидением», в то время как Герни, Майерс и Подмор описывают это термином «сенсорная галлюцинация». И все же сомнений быть не может – это паралич сна. Задействовано несколько органов чувств, присутствует ощущение, что нечто приближается и нависает над спящим, и, самое главное, есть «воздействие магнетической силы» – внезапное чувство невесомости перед тем, как рухнуть обратно вниз, – одна из примечательных особенностей этой парасомнии.
Смерть миссис Рид, скорее всего, просто совпадение; со здоровьем у нее явно были проблемы. Фрэнсис упоминает в своем рассказе, что часто писала миссис Рид, но в последнее время письма от той стали приходить реже. Очевидно, она беспокоилась о подруге, что и проявилось в сложном случае паралича сна.
Больше всего в истории миссис Лайтфут мне нравятся выразительное описание и убедительность. Она написана по принципу стандартной страшилки со зловещим откровением в конце. Именно это меня особенно восхищает в описаниях случаев из жизни Викторианской эпохи: в них есть что-то творческое. Это литературные произведения, тесно переплетенные с популярными историями о призраках того времени. Описания эпизодов парасомний как бы подражают рассказам о сверхъестественном, но и истории о привидениях в равной степени напоминают эти реально пережитые эпизоды. И если мы можем взглянуть с научной точки зрения на случаи, представленные Обществом психических исследований, то, несомненно, можем сделать то же самое и в отношении художественных произведений.
* * *
Лафкадио Хирн (1850–1904) – греко-ирландский писатель, посвятивший значительную часть жизни переложению японских
