Ночные кошмары: Нарушения сна и как мы с ними живем наяву - Элис Вернон
* * *
Мыслители XIX в. были неравнодушны к взаимосвязи между сновидениями и литературным творчеством. Сны служили источником вдохновения, основой беллетристики. Но и беллетристика, в свою очередь, могла провоцировать странные сны, и таким образом цикл продолжался. Роберт Макниш в книге «Философия сна» (1830) предостерегал от опасностей, связанных с чтением на ночь страшных историй. Он писал: «Если, к примеру, мы внимательно прочитали такие произведения, как “Монах”[95], “Удольфские тайны” или “Невидимый мир сатаны”[96], и за этим последовал приступ кошмара, то ужас спектральных фантомов, которыми наполнился наш разум, его усугубит семикратно. Мы проникнем во все страшные тайны этих сочинений, и вместо того, чтобы притупиться дремотой, они приобретут такую выразительность, коей никогда не могли бы обладать в часы нашего бодрствования».
Далее Макниш сообщает, что особенно часто призраки являются во снах писателям, студентам и философам. Он рассказывает печальную историю современника Кольриджа и Байрона, автора повести «Вампир», писателя и врача Джона Полидори, который якобы принял смертельную дозу лауданума, чтобы избавиться от мучившего его паралича сна (хотя причина его смерти и оспаривалась). У людей такого склада, говорит Макниш, беда с пищеварением из-за малоподвижного образа жизни и «привычки к интеллектуальной или меланхолической рефлексии», что провоцирует яркие и страшные сны. Его личное средство избавления от беспокойных ночей – принять «обычную голубую таблетку». Как ни парадоксально, основным ингредиентом этих голубых таблеток была ртуть – чрезвычайно ядовитое вещество, прием достаточно большой дозы которого вызывает бессонницу, бред и приступы психоза.
Это беспокойство по поводу связи между литературой и сновидениями возродилось в Америке 1950-х гг., во времена общественной паники из-за предполагаемого влияния комиксов на психику. Комиксы, особенно те, в которых есть хотя бы намек на ужасы и жестокость, какими бы скучными мы ни считали их сегодня, осуждались членами американского правительства за поощрение подростковой преступности. Как Макниш предупреждал о том, что готические сюжеты могут напугать читателя, так и публичная полемика вокруг комиксов подводила к мысли, что навеянные этими книгами сновидения способны травмировать детский разум. Споры велись жаркие. В протоколе заседания подкомитета по расследованию правонарушений среди несовершеннолетних г. Нэшвилла (Теннесси) от 1955 г. мы видим, что темой обсуждения стала незримая угроза комиксов. Участники дискуссии сообщают, что дали «образчик» комиксов врачу средних лет, и тот «сообщил, что после прочтения его мучили кошмары». Вообразите только, говорят они, что «будет с разумом ребенка»[97]. В то же время пятью годами ранее статья в американском журнале Newsweek фактически защищала вызванные комиксами кошмары. По мнению так называемых «специалистов в области психиатрии», если ребенок видит плохие сны, спровоцированные рисунками в комиксах, «это очень хорошо, ибо это привлечет внимание к его реальным тревогам и трудностям»[98]. Чего мы не наблюдаем ни у Макниша, ни у борцов с комиксами, так это доказательств, что это не спекуляции. Они не приводят конкретных примеров, как после чтения «Супермена» детям снились кошмары или как после чтения жуткой истории у представителей викторианского общества начинались проблемы со сном. Вероятнее всего, эти «пандемии» проблем со сном использовались критиками как способ продвинуть собственные литературные предпочтения.
Писателем, одобрительно относившимся к темным и пугающим снам, был Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894), автор таких произведений, как «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» и «Похититель трупов». Среди работ Стивенсона есть истории как раз из числа тех, что Макниш советует не читать на ночь: в них в изобилии присутствуют готические образы, призраки, вампиры и темнота, таящаяся в каждом из нас, царит атмосфера тления.
В сборник «Через равнины» (1892) Стивенсон включил «Главу о сновидениях», в которой описывает сны как чудесные дары, а не как безумные призрачные тени, порожденные чересчур деятельным воображением. Отдельно он упоминает собственные сновидения, которые часто использовал в качестве материала для своих произведений. У Стивенсона странный, но при этом довольно забавный взгляд на свои сны: он говорит, что их создают и населяют «маленькие человечки», которые «половину работы делают за меня, пока я крепко сплю, и, по всей вероятности, делают и остальное, когда я бодрствую и горячо верую, что делаю это сам»[99].
Маленькие человечки были причастны ко многим сценам из «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» – зловещей повести о враче, изобретшем диковинный порошок, который превращал его из скромного ученого в примитивного, грубого и жестокого преступника. Но так ли сильно отделены друг от друга эти две личности, как кажется на первый взгляд? Если перечитать историю, помня об интересе Стивенсона к сновидениям, она обретает новый смысл. Нотариус, расследующий дело о ребенке, серьезно травмированном мистером Хайдом, обнаруживает, что не может спокойно уснуть из-за своих фантазий о преступлении. Как пишет Стивенсон, «эта фигура… преследовала нотариуса всю ночь напролет; если он ненадолго забывался сном, то лишь для того, чтобы вновь ее увидеть: она еще более беззвучно кралась по затихшим домам или еще быстрее, еще стремительнее – с головокружительной быстротой – мелькала в еще более запутанных лабиринтах освещенных фонарями улиц, на каждом углу топтала девочку и ускользала прочь, не слушая ее стонов»[100][101].
Суть истории – двойственность личности – весьма интересна с точки зрения сна. Стивенсон рисует доктора Джекила робким интеллектуалом, а Хайда – бесцеремонным дикарем. Однако Хайд и есть доктор Джекил, и следует помнить, что именно Джекил изобрел и принял препарат. В сновидениях с нами происходит нечто подобное, пусть и не столь утрированное, как в повести Стивенсона. Во сне мы менее скованы, и наши действия зачастую диктуются импульсами и инстинктами, а не рациональным суждением. Когда сны особенно яркие, мы ясно видим эту двойственность, даже если от нее нам становится неловко. Например, я во сне гораздо горластее и увереннее в себе, действую решительнее и смело веду себя с людьми, при встрече с которыми в жизни просто оробела бы. Внутренний Хайд есть далеко не у каждого из нас, но, возможно, Стивенсон был прав, предположив, что в наших снах и кошмарах живет другая ипостась нас самих.
* * *
Пусть взгляды на функцию и значение сновидений изменились, происходящие ночью драмы по-прежнему завораживают и озадачивают нас. Мы все больше узнаем о том, как работает наш мозг, но сны продолжают иметь культурное значение, особенно с точки зрения того, как мы о них рассказываем. Это небольшие истории, которые мы облекаем в слова, перерабатываем и приукрашаем, чтобы поделиться ими с друзьями в баре или через социальные сети.
Одно из самых знаковых событий в современной истории повествований о сновидениях – труд Зигмунда Фрейда «Толкование сновидений». Впервые опубликованная в 1900 г., эта книга стала культовой классикой, а образ Фрейда часто появляется в кино, анимационных фильмах и книгах, заставляя размышлять над смыслом ночных кошмаров и их персонажей.
Фрейд считается основателем психоанализа – пользующегося особой популярностью способа проанализировать разум другого человека посредством интерпретации бессознательных символов и «масок». На этом основано «Толкование сновидений»: истинные мысли, чувства и подавленные воспоминания человека можно раскрыть через абстрактные символы и мотивы его снов.
Главный тезис работы Фрейда в том, что сны передают наши самые глубокие, сокровенные желания. Они – форма «исполнения желаний». Желание может быть очень простым (вода снится, потому что хочется пить), а может – эмоционально или сексуально окрашенным. Невозможность действовать в соответствии с этим желанием или обсуждать его в период бодрствования причиняет душевные страдания. В сновидениях, согласно Фрейду, содержится масса подсказок к этим желаниям, однако роль психоаналитика заключается в том, чтобы разгадать символы и показать, что за ними прячется.
Одним из первых для представления своей теории Фрейд использует
