Среди призраков. Рассуждение об эпохе метавселенной и генеративного искусственного интеллекта - Эрик Саден

меняет не только положение нашего теля, но и позицию по отношению к окружающему пространству и другим людям. Сейчас все больше помещений, где все сидят перед машинами, часто бок о бок, и каждого словно притягивает к себе «неопалимая купина», главный символический элемент. Устанавливается новый принцип рассадки, почти точь-в-точь повторяющий то, что произошло в домах, – но с иными целями. Поль Вирильо в 1970-х годах заметил: «Человечество урбанизированное становится человечеством сидящим»[61]. К этому следовало бы добавить: с тех пор как человечество уселось перед стеклянной плоскостью, преследуя двойную цель – ради заработка и досуга, – экран задает основные пространственные рамки, пока это самое человечество чем-то занято.

Такое положение – следствие двух вполне независимых друг от друга тенденций, постоянно усиливавшихся два последних десятилетия XX века. Одна была привнесена зародившейся индустрией персональных компьютеров, которая с 1980-х годов будет поддерживать развитие неолиберальных течений как внутри предприятий, так и в обществе в целом. Другая связана с глобальным процессом приватизации многих телеканалов и появления новых, в частности кабельных, – отчего роль телевидения в нашей жизни станет еще заметнее и одновременно пойдет на подъем рекламный рынок. В лидеры выдвинутся два сектора экономики – компьютерный экран послужит их опорным элементом. Первый привлечет большое число людей, чтобы оптимизировать порядок вещей. Второй будет генерировать денежные массы, производя информацию и зрелища. При этом оба будут содействовать нашему обездвижению и приближать событие цивилизационной и антропологической значимости: ретинальный[62] способ восприятия получит такой приоритет, что постепенно отстранит на второй план все прочие чувства. В 1930 году Зигмунд Фрейд в трактате «Недовольство культурой» связал с развитием цивилизации притупление обоняния. Став прямоходящим, человек оставил привычку полагаться на нюх и покинул звериное царство. Такая смена способа существования заставит отдать предпочтение зрению, что скажется на установлении связи с обществом, которую отметит отчетливая печать инструментальной рациональности, – отчего атрофируются все физические возможности, – а всеобщее применение экранов станет кульминацией этого процесса. Немного ранее Георг Зиммель также отметил, что социальное поведение в городе в первую очередь определяется взглядом: «Отношения между людьми в больших городах по сравнению с городами малыми отличает преобладающая активность работы зрения по сравнению со слухом», – писал он в «Экскурсе о социологии чувств»[63].

Приоритет ретины резко переступает своеобразную черту с универсализацией интернета на рубеже нового тысячелетия. Сквозь пиксельное окно теперь можно обращаться к всевозможным сводам текстов (сайтам, прессе, литературным произведениям), обмениваться сообщениями, вскоре появится доступ к аудиозаписям и видео. Экран, да еще подключенный к сети, многофункционален – к тому же это неисчерпаемый кладезь сюрпризов, которые всегда так завлекательны. Эта поистине обольстительная сила, или чарующий мир, как будто удваивается в руках любого дееспособного существа благодаря связи человек – машина, осуществляемой ныне в режиме интерактивности. Казалось бы, это кардинально меняет пассивный принцип, сопровождавший как времяпрепровождение перед телевизором, так и профессиональную работу компьютера. Знай себе отправляйся на все четыре стороны – так мы, во всяком случае, думаем, не замечая пока, что на пути уже успели ненавязчиво, но грамотно расставить указатели, – и пьянящее чувство свободы заставляет нас дальше и дальше плыть вдоль сходящихся у горизонта линий, по которым выткана Всемирная паутина. Развлечения, культура, коммуникации, покупки, повседневные дела – получи́те все, что нужно, не сходя с места: так рождается мир, где центральная точка перспективы неизменно окажется на нашем экране. Поэтому разговоры о зависимости, которые впоследствии не будет вести только ленивый, представляются непоследовательными в том смысле, что упускают главное: идея обладающих гипнотической силой технологий, которые к нам пришли, принадлежит индустрии, бесспорно отмеченной гениальностью, и в конечном счете она сформирует новый этос, сумев поглотить тела и души, усадить человечество, атрофировать возможности наших органов чувств, главным образом ради дальнейшей оптимизации и роста прибыли. Именно в этом качестве экран – не просто детище технологии, с которой каждый из нас в отдельности мог бы взаимодействовать, скажем так, более «трезво», но и первая ступень реализации определенных экономических и общественных соображений, которые сегодня превалируют.

Но все же сидячее положение – или, выражаясь иначе, экономика сидящих тел, – несмотря на беспрецедентный подъем, упирается в «потолок», а сверхновая истина должна резонировать всюду и не может ограничиваться только рабочей или домашней обстановкой. Поэтому на рубеже нового тысячелетия экраны начинают активно множиться. Приходит время персональных переносных компьютеров, огромных экранов на городских улицах, видео, которые на что только ни проецируют. Экраны везде: в аэропортах, перед креслами в самолетах, на вокзалах, в торговых центрах и даже в залах, где проходят концерты или встречаются политики[64]. Это можно назвать «зарей» пикселизации, все глубже проникающей в нашу жизнь. Вскоре миниатюризированное устройство обеспечит переход, после которого первичным рычагом определенного рационального и экономического порядка окажется уже не сидящее человечество, а индивидуумы, – независимо от их положения, – которым предстоит чуть ли не беспрерывно иметь дело с пикселями. Разумеется, мы не могли знать, что тогда и был заложен первый камень в фундамент метавселенной, при этом экраны стали использоваться повсеместно, а наша жизнь – систематически корректироваться все более сведущими цифровыми призраками, которые в скором времени научатся говорить.

Смартфоны и мы: любовь – кровь

Футболка плотно облегает наш торс, будто вторая кожа, она почти срослась с нами. И все же мы не одно целое. Ложась спать, мы с головы до пят соприкасаемся с нашей постелью, почти сливаемся с этой верной спутницей наших ночей, самым интимным местом в нашей жизни. И все же мы не одно целое. Почти все мы можем похвастаться тем, что у нас есть жилье, где мы проводим значительную часть времени и, находясь там, словно погружаемся в плазму. И все же мы не одно целое. Можно рассматривать любую технику – каждый раз мы неизбежно будем приходить к выводу: в тесном физическом контакте, который часто возникает у нас с этими предметами, превалирует феномен сущностного разделения. Взять, к примеру, искусственное сердце, имплантированное в биологическую ткань и выполняющее функции естественного органа, – мы его не видим, другие тоже, это элемент нашего внутреннего строения. Но даже в таком случае мы не одно целое с этим протезом. Ведь никакая техника, – пусть нам кажется, что мы с ней слились, – не будет с нами одним целым, в конечном счете всегда происходит разделение. Наглядное свидетельство тому – отторжение трансплантата, воспринимаемого как артефакт, и как бы тесно мы с ним ни соприкасались, в итоге он так и останется кардинально иной сущностью.

Все это оставалось справедливым, пока в один прекрасный день не появилось устройство, – если не