Искусство и космотехника - Юк Хуэй

Вероятно, мы могли бы выступить здесь с довольно смелым заявлением: рассуждения Хайдеггера сопряжены ни с чем иным, как с рационализацией нерационального (Nicht-Rationale)[159]. Это подразумевает, во-первых, что Бытие не является ни рациональным, ни иррациональным: оно нерационально. Во-вторых, это подразумевает, что рационализация не обязательно означает создание чего-то логически выводимого или математически исчисляемого, а скорее создает новую непротиворечивую плоскость для мышления. Некоторые авторы полагают, что к нерациональным силам относятся эмоции (Спиноза), воля (Шопенгауэр), бессознательное (Фрейд) и так далее[160]. В то же время к ним можно добавить множество терминов, не очевидных для подобной категоризации, такие как логос и Дао среди прочих[161].

Однако для Хайдеггера нерациональное, по-видимому, имеет мало общего с эмоциональным, хотя настрой (Stimmung) был центральным элементом анализа в «Бытии и времени». Нерациональное – это не Бог, а бог (ein Gott) или вдохновленный идеями Гёльдерлина последний бог (letztes Gott), который располагается не в сфере внеземного разума, а в самом мире. Он в мире, но «на шесть тысяч футов выше человека и времени». Последний бог – это то, что не поддается исчислению и выходит за рамки телеологии, осмысленной в соответствии с сущностью человека. Подобно розе, «которая есть без “почему”»[162], он ускользает от научной каузальности. Таким образом, этот жест фундаментально антигуманистичен, поскольку он в первую очередь сопротивляется тотализации рациональности. Это размышление о последнем боге также обусловливает другое начало после европейской философии, которая для Хайдеггера со времен Платона была равнозначна гуманизму[163]. Рационализировать последнего бога – значит не сделать такого бога подрасчетным или доказать его существование, а скорее переобосновать истину Бытия как обрыв, с которого мышление может совершить прыжок. Этот прыжок требует рационализации и нового обоснования для нерационального, чтобы позволить мышлению соответствовать самому себе и отказаться стать жертвой пустого жеста.

В рассуждениях Хайдеггера о technē технический и художественный процесс – это форма рационализации нерационального, благодаря которой мышление становится скорее не рациональным, а непротиворечивым. Рационализация подразумевает не обособление и исключение иррационального из рационального, а скорее, установление отношений между рациональным и нерациональным для построения плана непротиворечия. Хайдеггер называет это хранением бытия или пере-обосновыванием истины. Ближе к концу «Вопроса о технике» он использует такие слова, как fortgewähren, währen, gewähren (которые обычно означают «пребывать», «длиться»), чтобы передать смысл слова «сущность».

Что означает хранение Бытия? Хранить что-то означает позволять этому продолжаться. Хранение также является формой заботы, содействия в противовес ограничению, например, путем представления чего-то как простого объекта потребления. Этот процесс рационализации занимает центральное место в космотехническом мышлении, с точки зрения которого сущностная задача техники заключается в том, чтобы запечатлеть нерациональное или, более конкретно, объединить космическое и моральное. То, что греки называют dikē, часто переводится на английский язык как «правосудие», однако, согласно Хайдеггеру, это понятие означает в первую очередь «слаженность/лад» (Fug). Этот лад проявляется в противостоянии природы и человека, противостоянии подавляющего Бытия и насильственной техники. Это особенность не только греческого мышления: в действительности, у китайцев, индийцев и многих других культур мы находим разные способы рационализации нерационального, которые подразумевают различные формы логики, эпистемологии и эпистем (чувственности).

Хайдеггер понимает, что современная техника больше не разделяет с греческим technē свою сущность как про-из-ведение или poiesis. Ее способ раскрытия – не про-из-ведение, а производство (Herausforderung). Это не означает, что современная техника лишена какой бы то ни было способности к несокрытости, поскольку как техническая деятельность в общем она несет в себе эту возможность по умолчанию. Тем не менее, она в своем способе раскрытия теперь проходит через производство [challenging. – Прим. ред.]. В чем состоит эта разница? Современная техника полагается на эпистемологию, основанную на современной науке, а современная наука полагается на современную технику как инструмент для экспериментов и исследований. Эта взаимная обусловленность имеет нечто общее с тем, что Хайдеггер называет победой метода (Sieg der Methode)[164]. Я предполагаю, что модерность характеризуется эпистемологическим и методологическим разрывом, ведущим к формированию завершенной картины мира (Weltbild), как мог бы выразиться Хайдеггер[165].

Мы знаем, что в эпоху Возрождения после возвращения к греческой философии, наука снова в значительной степени укоренилась в аподиктичности геометрии, и мы видим это в работах Кеплера, Галилея, Ньютона и, конечно же, Декарта. В дополнение к такому систематическому подходу геометризации наука в целом также прогрессирует благодаря тому, что известно сегодня как экспериментальная наука, которую некогда продвигали Фрэнсис Бэкон, Роберт Бойль и другие[166]. Важно не столько возвращение к геометрии, сколько повторное открытие научного метода. Господство естествознания в Новое время во многом связано с торжеством его метода mathesis universalis[167], открывшего новую картину мира, в рамках которой каждое сущее могло быть проанализировано в обобщенном виде, и благодаря которой существа на земле стали рассматриваться как подлежащие разбору на составные части и анализу. Сегодня метод, который развивался со времен научной революции XVII века, обходит прочие преобразования и принимает форму кибернетики.

В соответствии с положениями кибернетики, всякое сущее может быть понято как составляющее пе́тли обратной связи, которые работают в соответствии с измерением информации. Например, движение захвата чашки кофе включает в себя множество петель обратной связи, возникающих в различных частях мышечной и нервной систем. Точно так же организм можно понять через петли обратной связи между различными частями тела или между организмом и средой, в которой он находится. Кибернетика больше не опирается на античный гилеморфизм и дуализм, а представляет собой новый метод – унифицирующую логику постижения бытия в его тотальности и как такового. Это может показаться чем-то «организменным», но в основе своей это триумф научного метода над природой. В этом смысле мы можем понять то, что Хайдеггер говорит о способе раскрытия современной техники, которая больше не про-из-ведение, но производство[168]:

Правда, то раскрытие, каким захвачена современная техника, развертывается не про-из-ведением в смысле ποίησις. Царящее в современной технике раскрытие потаенного есть производство, ставящее перед природой неслыханное требование быть поставщиком энергии, которую можно было бы добывать и запасать как таковую[169].

Что здесь означает это неслыханное требование современной технической деятельности? Оно представляется собой одновременно вызов и насилие. Но разве само по себе греческое technē не является насильственным актом, как заявляет Хайдеггер в своем «Введении в метафизику» 1935 года, а затем в своем семинаре 1942 года, посвященном гимну Гёльдерлина «Истр»? Интерпретируя стих из «Антигоны» Софокла –