Искусство и космотехника - Юк Хуэй

Возможно, нам следует ненадолго вернуться к Полю Сезанну и вспомнить, как однажды Чжао Уцзи, швейцарский художник китайского происхождения, сказал: «Именно Сезанн научил меня смотреть на китайскую природу». Ранее мы говорили, что стремление европейских модернистов начала XX века выйти за пределы фигуративности напоминает стремление превзойти форму в китайской живописи. Это сходство, особенно в случае с Сезанном, еще только предстоит подтвердить. Иоахим Гаске вспоминает слова, произнесенные Сезанном в одной из их бесед:

Я хотел бы, сказал я себе, нарисовать пространство и время так, чтобы они стали формами чувствительности цветов, потому что я иногда представляю цвета как великие ноуменальные сущности, как живые идеи, как существа чистого разума. Мы могли бы им соответствовать. Природа не на поверхности; она в глубине. Цвета – это выражение этой поверхности, этой глубины. Они поднимаются из корней мира. Они это жизнь, жизнь идей[376].

Сезанн стремится использовать цвет, чтобы создать ощущение времени и пространства, но его слова про ноуменальные сущности поражают. Помимо того, что это кантианский язык – возможно, Гаске говорил с Сезанном о Канте, – примечательно и то, что Сезанн видит в живописи возможность достичь ноумена, глубины природы.

В «Критике чистого разума» (1781) Кант ограничивает спекулятивный разум, отводя его от Schwärmerei[377] и словно заточает его в царстве, «окруженном обширным и бушующим океаном». При этом Кант различает две сферы. Одна – это сфера явлений, которая связана с видимостью, то есть с объектами возможного опыта[378]. Другая – сфера ноуменов, вещи здесь – это просто предметы рассудка, а не чувственного созерцания[379]. Человеческое чувственное созерцание не может проникнуть в ноумены, то есть мы не можем позитивно показать ноуменальные сущности, такие как вещь-в-себе. Даже если отделим свойства вещи одно за другим – цвет, запах, форму и т. д., – пока не останется только вещь-в-себе, мы все равно не сможем познать или воспринять эту вещь, хотя она и есть причина качеств, которые мы вычленили. Следовательно, ноумен негативен и может иметь положительный смысл только тогда, когда знанию о нем соответствует интеллектуальное созерцание[380].

В этике Канта ноуменами являются также постулаты практического разума, такие как абсолютная свобода воли, бессмертная душа и Бог. Следовательно, научное знание, поскольку оно стремится быть объективным и достоверным, должно основываться на чувственном познании феноменов. Итак, когда Сезанн говорит, что воспринимает цвета как ноуменальные сущности и хочет раскрыть что-то находящееся в глубине или в основании, имеет ли он в виду ноуменальный опыт через цвет? И если мы говорим, что в искусстве возможен ноуменальный опыт, не нарушаем ли мы установленные Кантом рамки спекулятивного познания или, по крайней мере, не предлагаем ли мы антикантианскую философию искусства?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется рассмотреть отношения между прекрасным и ноуменальным посредством нестандартного прочтения кантовской «Критики способности суждения». Чтобы охарактеризовать усилия Канта в первой «Критике…» (1781) и третьей «Критике…» (1790), мы можем считать, что в первой «Критике…» Кант устанавливает систему, основанную на определяющей способности суждения, то есть на подчинении чувственных данных чистым понятиям. Для простоты рассмотрим этот ход как линейную логику, применяющую универсальное к частному. Это подчинение следует архитектонике, систематически построенной в соответствии с порядком созерцания, рассудка и разума. В третьей «Критике…», когда речь идет о прекрасном, мы видим, что механизм, описанный в первой «Критике…», уже не адекватен поставленной задаче, так как мы не можем найти типологию прекрасного. Универсальное понятие прекрасного не дано заранее для применения к какому-либо конкретному предмету, будь то живопись или скульптура.

Если прекрасное неопределимо посредством чистых понятий рассудка, то есть невыводимо через линейное движение от всеобщего к частному, то как вообще возможно к нему приблизиться? Можно спросить: если прекрасное остается неопределимым, то не потому ли, что оно субъективно, и его понимание варьируется от человека к человеку? Это поместило бы вопрос о прекрасном в разряд вопросов субъективного вкуса. Александр Баумгартен предлагает нам понимать эстетику как предприятие познания (Erkenntnis) (или, точнее, науку о чувственной и низшей ступени познания) и, следовательно, искать принципы, лежащие в основе эстетических суждений, например, прекрасное как восприятие совершенства. Кант выступал против рационалистского подхода, предполагая, что, поскольку суждение о вкусе касается удовольствия, оно может быть только субъективным. Впрочем, Кант ставит спекулятивный вопрос, сформулированный в виде антиномии вкуса: можно ли понять прекрасное как нечто всеобщее и субъективно объективное (в том смысле, что нельзя познать его существование как объект, о нем можно лишь субъективно предполагать), но все же неопределимое с точки зрения чистых понятий рассудка? Когда мы утверждаем, что нечто является объективным, например, что треугольник имеет три стороны, это нечто может быть определено категориями качества, количества, отношения и модальности. Но если же мы утверждаем, что нечто неопределимо, например, когда мы не можем указать его свойства, то оно не может быть объективным. Однако это не означает, что оно не существует.

В «Критике способности суждения» Кант сопоставляет то, что он называет «рефлектирующим суждением» с «определяющим суждением». Последнее в соответствии с конститутивными принципами, налагает общее (чистые понятия) на частное (чувственные данные). Рефлектирующее суждение, в свою очередь, в соответствии с регулятивными принципами, исходит из частного, чтобы путем самолегитимации прийти к общему, – оно должно творить свои собственные законы, которые не могут быть определены заранее, так как эти законы не предзаданы. Даже если цель неопределима заранее, ее все же можно достичь посредством рефлектирующего процесса и прийти к объективному и всеобщему: к прекрасному. Если мой сосед и я расходимся во мнениях относительно красоты произведения искусства или природы, я не смогу переубедить своего соседа, и наоборот. В этом случае идея прекрасного еще не имеет всеобщего характера и поэтому не может быть сообщена. Как же тогда субъективное рефлектирующее суждение может перейти от этого состояния к «объективности», которая не предопределена и не дана до опыта?

То же самое происходит, когда мы спрашиваем: каковы цели природы? Мы не можем сказать, что целью существования овощей является их потребление животными. Однако вполне возможно, что у природы имеется цель, которую нам не дано знать заранее. Кант делит «Критику способности суждения» на две части: «критику эстетической способности суждения» и «критику телеологической способности суждения», поскольку они относятся к одной и той же проблеме. В нашем повседневном использовании природа остается пустым понятием, как и само прекрасное. Даже если провести опрос всего населения Земли о прекрасном, мы не получим единого ответа. В самом деле, субъективное понимание существования