Музыка как предмет логики - Алексей Федорович Лосев
Итак, «совпадение противоположностей» будет в дальнейшем пониматься нами чисто натуралистически, т.е. отвлеченно-логически. «Смотря на» полный эйдос бытия вообще (выражаясь языком Платона) мы будем конструировать музыкальный предмет, пользуясь пока отвлеченно-логической мыслью. И уже тут нам сразу стало ясно, что если пространственный мир – стройность и законченность, то музыка – хаос и противоречие. И если опорой стройности и оформления является эйдос, то музыка не есть отображение эйдоса, а отображение бытия гилетического, понимая под ним натуралистический хаос и бесформенность всевозможных вещных определений. Гилетическое смешение всего во всем и есть натуралистически (т.е. не-диалектически) понимаемая coincidentia oppositorum [3].
3. Закон основания (вместе с законом абсолютной раздельности) и его редукция в чистом музыкальном бытии.
1.
Ясно, что, созерцая чистое музыкальное бытие в его собственном эйдосе и сравнивая этот эйдос с полным эйдосом бытия вообще, мы должны отбросить всякие признаки схемного и морфного (ибо отбросили еще раньше пространство, а, след., и физическую материальность), должны отбросить и эйдос всякой вещной определенности.
Ясно, что в чистом музыкальном бытии как чистой предметности нет ни схемного, ни морфного, ни эйдетического, ни мифического оформления [4].
Чистое музыкальное бытие есть бытие гилетическое.
Оно – безымянно и беспредметно, неоформленно и темно. Оно – чистое в-себе-бытие, не явившее своего полного лика. Лик его – в безликости, во вселикости.
Эйдос его, единственно явившаяся нам сущность, – в неявляемости, в неспособности выявиться. Эйдос музыки явил нам ее сущность, и сущность эта – несказáнность, невыявленность и гилетичность.
В этом, может быть, разгадка той всеобъемлющей силы музыки, создаваемого ею страдания, тоски и тайной радости.
Она – безумие, живущее исполински сильной жизнью. Она – сущность, стремящаяся родить свой лик. Она – невыявленная сущность мира, его вечное стремление к Логосу, и – муки рождающегося Понятия.
Разум видит сущность мира сквозь лики схемы, формы и эйдоса. Музыкальное восприятие видит обнаженную, ничем не прикрытую, ничем не выявленную сущность мира, в-себе-сущность во всей ее нетронутой чистоте и несказáнности.
Такая эйдетика чистого музыкального бытия могла быть нами получена лишь при условии снятия пространства и его категорий. Но пространство есть нечто связанное со всем аппаратом наших категорий, функционирующих в науке и жизни. Поэтому для получения полной феноменологической формулы чистого музыкального бытия с точки зрения отвлеченной мысли, формулы, данной нами в этом предварительном очерке подлинно-реального феномена музыки, нам необходимо точно знать, что же собственно снимается, редуцируется из разума в чистом музыкальном бытии, в чем самый нерв редуцируемой системы категорий и основных классов объектов разума.
2.
a) Шопенгауэр, на наш взгляд, достаточно ярко формулировал это начало рассудочного мышления как закон основания. Разумеется, можно брать какую угодно систему категорий вместо Шопенгауэровой. Я беру последнюю только потому, что из абстрактно-логических систем она мне кажется (вернее, когда-то казалась) наиболее полной. Однако поскольку все изложение этой главы носит скорее эвристический, чем конститутивный характер, можно брать какую угодно систему, напр., Аристотеля, Канта и др. И вот, редукция закона основания и открывает перед нами двери в тайны чистого бытия музыки [5].
Можно дать несколько словесно различных формулировок закона основания. Все они суть одно. Прежде всего, вслед за Вольфом, его можно передать так.
Ничто не существует без основания для своего бытия.
Или: все наши представления (а след., и объекты, ибо представлять – значит иметь объект, а быть объектом – значит быть в представлении) находятся между собой в такой закономерной связи, что ничто оторванное от этой системы и абсолютно-единичное не может стать представлением (объектом).
Или: основной момент мысли – необходимость, которая не имеет иного более истинного и более ясного смысла, кроме неизбежности следствия, когда есть основание.
Или: по отношению ко всему существующему необходимо стоит вопрос «почему».
Нет мышления в науке и жизни без этого закона. Он – основа всего разумного познания, которым обычно оперирует человек. Но и он есть только следствие другого, более первоначального закона мысли, который надо назвать законом абсолютной раздельности всяких A и B.
b) В самом деле, закон основания предполагает
· 1) различение и
· 2) соединение всяких и любых A и B.
Чтобы быть основанием для чего-нибудь, необходимо этому основанию отличаться от своего следствия, необходимо ему и как-то сопрягаться с ним. Но какова сущность этой раздельности и сопряженности? Надо четко видеть эту особую и яркую форму раздельности и сопряженности, составляющую основание нашей мысли. Именно эта раздельность и сопряженность – абсолютны.
· A раз навсегда, целиком и абсолютно отлично от B.
· A раз и навсегда целиком и абсолютно связано с B.
Это – необходимость ненарушаемая. Один малейший сдвиг здесь привел бы человека с его наукой к полному сумасшествию и безумию. Вот эта необходимость и есть закон основания, в глубине которого мы ясно видим этот железный механизм раздельности и сопряженности всяких A и B.
3.
Это основное свойство рассудка учитывается далеко не всеми философами.
Шопенгауэр, устанавливая свой закон основания, дает слишком общую его формулировку, подходящую и для диалектической мысли. В самом деле, то, что все имеет основание для себя, что относительно всего можно задать вопрос «почему» и т.д., – все это применимо и к диалектике. Самое же центральное свойство «закона основания», царствующего в рассудочной сфере, Шопенгауэр не указывает. Чтобы понять его, надо себе точно представлять разницу между конкретно-интуитивным эйдосом и формально-абстрактным логосом. Традиционная логика смешивает то и другое в неясном термине «понятие».
В другом месте мы уже установили понятие эйдоса. Это – интуитивно данная и явленная смысловая сущность вещи, смысловое изваяние предмета.
Что такое логос и каково отношение его к эйдосу? [6]
Логос – тоже смысл и тоже смысл сущности. Но если эйдос есть наглядное изваяние смысла, логос – метод этого изваяния и как бы отвлеченный план его.
Одно дело, когда предмет стоит передо мною в своем полном явлении. Другое дело, когда я, видя этот предмет, фиксирую способ соединения между собой его отдельных частей. Конечно, из такого определения логоса явствует само собой, что он так или иначе базируется на эйдосе, но, не давая его картинности, говорит о том, как такую картинность можно
