Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

И хотя США были еще больше затронуты мировым экономическим кризисом, там не существовало антиконституционных партий, хотя критика капиталистической системы непрерывно набирала силу, особенно – у интеллектуалов Восточного Побережья. В Германии же проводила агитацию не только антиконституционная партия национал-социалистов, направлявшая свою пропаганду, в первую очередь, против веймарского парламентаризма и Версальской системы, но наряду с ней и еще до ее возникновения действовала коммунистическая партия, которая стремилась вообще низвергнуть капитализм и, будучи секцией Коммунистического Интернационала, – установить диктатуру пролетариата путем вооруженного восстания, а именно по образцу русской революции. Эта партия оказалась единственной, сумевшей на выборах в рейхстаг, начиная с 1928 года, четыре раза записать на свой счет непрерывный прирост голосов, так что количество ее мандатов возросло с 54 в мае 1928 г. до 100 в ноябре 1932 г. Впрочем, высказывались мнения, согласно которым КПГ представляла собой исключительно протестную партию безработных, а ее каждодневные угрозы являлись не более чем революционной риторикой, проистекавшей именно из ощущения бессилия. Но тогда почему вплоть до 30 января нельзя было воспринимать как пропагандистские лозунги и подстрекательскую риторику и заявления Гитлера о том, что он уничтожит марксизм и даже все прочие партии?

Как бы то ни было, Гугенберг и Папен не без оснований могли считать, что Гитлер быстро образумится и перейдет к будничной работе в кабинете, где кроме него находились всего два национал-социалиста, а важнейшие посты министра иностранных дел и обороны занимал непосредственно рейхспрезидент. Но они вряд ли рассчитывали на ликование и радостное возбуждение, воцарившееся во всей Германии после получения известия о назначении Гитлера. Никогда широкие народные массы не приветствовали и не встречали таким ликованием ни одно правительство Веймарской эпохи. На этот раз, однако, они устраивали факельные шествия даже в небольших городках отдаленнейших провинций, на их пути стояли бесчисленные воодушевленные зрители; в Берлин по улицам стекались гигантские колонны, не нуждаясь в полицейской защите и, окруженные симпатией наблюдателей, с факелами, в военной форме и военном строю, они проходили через Бранденбургские ворота мимо резиденций рейхспрезидента и нового рейхсканцлера. Это факельное шествие быстро стало легендой и излюбленной темой литературы и кино, но насколько в литературе и кино оно было организованным, а впоследствии и стилизованным, настолько в описаниях современников – членов НСДАП акцентируется в качестве доминирующего момент спонтанности, те настроения и истолкования, которые также определили облик вечера 30 января:

"Они не говорили, что Гитлер стал рейхсканцлером; они говорили просто: Гитлер. Люди говорили это друг другу на улицах, у магазинов, у прилавков, кричали об этом друг другу в метро и автобусах. Словно электрическая искра, эта новость летела от человека к человеку, воспламеняла весь громадный город, зажигала миллионы сердец ‹…› Это было как в четырнадцатом, когда удары пульса целого народа слились воедино ‹…› Тревога! Искры сыплются с одной улицы на другую. Отряды СА и СС устремляются на просторы улиц. "Стальной шлем" дает сигнал к торжественному построению: факельное шествие ‹…› Оно продолжалось четыре часа. Новые когорты, всё новые и новые ‹…› А вот и первый стальной шлем в обмундировании защитного цвета: лицо с германского фронта ‹…› Они не говорили этого, но все об этом знали: то, что пережили они сегодня, в эту пылающую ночь, было контрреволюцией, было расплатой за 9 ноября".'

Именно так в действительности и прежде всего воспринимали 30 января – как день национального подъема, как ответ на позорную катастрофу 1918 года – ни в коем случае не все немцы, но националистическая Германия, считавшая августовские дни 1914 года спасительным прорывом к правде нации и верившая только в победы, которые последовали за этими днями, а не в поражения, не в постепенно распространившуюся в народе усталость от войны и уж никак не в "четырнадцать пунктов" американца Вильсона. Но эта националистическая Германия потенциально жила в сердцах большинства немцев, ибо воодушевление августовских дней фактически было едва ли не общим, и если социал-демократы рано начали стремиться к миру посредством переговоров, то ведь в 1919 году как раз социал-демократический премьер-министр Шейдеман готов был скорее дать руку на отсечение, нежели подписать несправедливый Версальский договор. 30 января победил в первую очередь не столько Гитлер, сколько взгляд на историю и историческая легенда, характерные для националистической Германии, обладающие всей силой убеждения, присущей всему самому простому и эмоциональному. В этом тоне было выдержано первое воззвание нового правительства рейха от 1 февраля, и нет никаких поводов полагать, будто Гитлер лишь притворялся, расставляя эти совершенно консервативные и общепринятые националистические акценты, а сам их не ощущал.

И всё же из этой националистической Германии уже давно была исключена большая часть того, что в августе 1914 года составляло с ней единство – не только социал-демократы, но также католики и либералы, которые в 1917 г. повлияли на принятие рейхстагом мирной резолюции, т. е. все партии системы, составлявшие основу Веймарской республики. Даже в уже необычных условиях выборов в рейхстаг 5 марта 1933 г. эти партии получили ненамного меньше голосов, чем НСДАП, а если бы можно добавить к ним еще и коммунистов, то речь могла бы идти примерно о половине народа. Так почему же эта половина оставалась столь пассивной и ее едва замечали? Один лишь энтузиазм националистической Германии вряд ли вызвал бы такие паралич и неподвижность; но Германия конца 1932 – начала 1933 гг. оказалась потрясена последствиями мирового экономического кризиса больше, чем любая другая нация. В таком положении любое событие, выходящее за рамки повседневной рутины, приветствовалось надеждами или, по меньшей мере, готовностью предоставить Германии шанс. Несметные толпы безработных, из протеста и отчаяния отдавшие в ноябре свои голоса КПГ, теперь могли предположить, что Гитлер, вероятно, знает выход. Крестьяне, которым грозила продажа недвижимого имущества с молотка; ремесленники, чей портфель заказов становился всё тоньше; мелкие торговцы, не знавшие, как они будут отвечать по платежным обязательствам – все они уже не верили в мероприятия по стимуляции экономики или в налоговые чеки Папена и Шлейхера, но и не позволяли себя убедить радикальным предложениям Тельмана, согласно которым Германии суждено было быть связанной с Советским Союзом на вечные времена. Поэтому указанные группы населения доверяли тому, кто был полон решимости и всё-таки отвергал радикальные меры, чьи последствия невозможно было предвидеть, – и даже если они попросту оставались пассивными, они, тем не менее, препятствовали деятельности тех, кто призывал к сопротивлению, неизбежно приведшему бы к полному перевороту.

Страх перед тем, что такой переворот возможен, что к нему стремятся могущественные силы, по-видимому, представлял собой наиболее серьезную