Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

движущую силу национального подъема, столь стремительно перешедшего в "национал-социалистскую революцию". Еще существеннее, нежели воодушевление националистической Германии и надежды населения, потрясенного кризисом, оказался страх бюргерской Германии перед грядущей коммунистической революцией. Ведь фактически КПГ была сильнейшей партией в столице рейха, и весь февраль в воздухе носились слухи о том, что коммунисты готовятся к гражданской войне, о тайных поставках оружия и даже о планах поджогов немецких церквей и музеев. Едва ли можно сомневаться, что Гитлер разделял широко распространенные заботы и опасения. Хотя правление социал-демократической партии еще 30 января отклонило предложение коммунистов о совместном призыве к всеобщей забастовке, что не было удивительно, если учитывать обоюдную враждебность, – по всей территории рейха всё же произошло некоторое количество острых стычек, причем национал-социалисты не всегда были нападавшей стороной. Во время обратного марша факельного шествия 30 января был застрелен командующий "ославленной" коммунистами эсэсовской роты убийц-33 Эберхард Майковский, а некоторое время спустя, по сообщению газеты "Роте Фане", вооруженные рабочие в Любеке провели 24-часовую забастовку, в продолжение которой контролировали целую улицу. С самого начала не могло быть никаких сомнений в решимости Гитлера и Геринга, тогда располагавшего властью над прусской полицией, одержать победу любыми средствами. Поджог рейхстага 27 февраля ускорил развитие событий, но никоим образом не вызвал их. Списки, благодаря которым почти все депутаты рейхстага и ландтагов от коммунистов, равно как и многочисленные прочие чиновники, оказались и арестованы, были заготовлены полицией еще в последние годы Веймарской республики, а указ Геринга о расстрелах датируется 17 февраля. Удобный повод объявить чрезвычайное положение, несомненно, был бы найден, если бы внепарламентское чрезвычайное постановление рейхс-президента о защите народа и государства не вышло еще 28 февраля. Вероятно, правительство Гитлера без поджога рейхстага не добилось бы на выборах 5 марта абсолютного большинства, но и без большинства мандатов оно могло бы подвергнуть новоизбранный рейхстаг такому давлению, что последний большинством в две трети принял бы закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, тем самым решившись на отказ от собственных полномочий, как впоследствии сделали некоторые депутаты под впечатлением торжественного марша отрядов СА, а еще больше – ввиду ожиданий публичных разбирательств 23 марта. Всё еще не проясненный вопрос относительно человека, совершившего поджог рейхстага, важен лишь в связи с иной проблемой: шла ли речь со стороны правящей национал-социалистской партии о подлинных эмоциях, или же циничные люди, дорвавшиеся до власти, не чурались даже в высшей степени рискованного преступления, лишь бы обеспечить себе безраздельное господство, которого они не могли иначе добиться. Всё говорит в пользу того, что даже в среде ведущих национал-социалистов царили эмоции и убеждения, в силу которых такое преступление не считалось необходимым, как бы ни сложился ход конкретных событий. Наиболее сильные из этих эмоций и убеждений, как правило, были связаны с капитуляцией Германии в ноябре 1918 г. и революцией в России; речь шла об антибольшевистских эмоциях, и, само собой разумеется, они настолько сочетались между собой как антимарксистские, что хотя они, очевидно, и были укоренены в гражданских (бюргерских) чувствах, но всё же выходили за их пределы.

10 февраля Гитлер выступил в берлинском Дворце Спорта. На кафедре можно было прочесть выведенную большими буквами фразу: "Марксизм должен умереть". И вокруг этого лозунга вращалась вся речь, центральными тезисами которой были следующие: "Марксизм означает увековечение раскола нации… во внешней политике с помощью пацифизма, во внутренней посредством террора – так и только так могло утверждаться это мировоззрение разрушения и вечного отрицания… Победит либо марксизм, либо немецкий народ, а победит всё-таки Германия".2

2 марта Гитлер произносил вторую речь во Дворце Спорта, и на сей раз его совершенно не сдерживала осторожность государственного деятеля; он устремил взгляд за пределы Германии: "Устранил ли этот марксизм нищету там, где он одержал стопроцентную победу, там, где он царит реально и безраздельно, в России? Действительность говорит здесь прямо-таки потрясающим языком. Миллионы людей умерли от голода в стране, которая могла бы стать житницей для всего мира… Они говорят "братство". Знаем мы это братство. Сотни тысяч, и даже миллионы людей были убиты во имя этого братства и вследствие великого счастья ‹…› Еще они говорят, будто превзошли тем самым капитализм… Капиталистический мир должен давать им кредиты, поставлять машины и оснащать фабрики, предоставлять в их распоряжение инженеров и десятников – всё это должен делать этот другой мир. Они не в силах это оспаривать. А систему труда на лесозаготовках в Сибири я мог бы рекомендовать хотя бы на недельку тем, кто грезит об осуществлении этого строя в Германии ‹…› Если слабое бюргерство капитулировало перед этим безумием, то борьбу с этим безумием, вот что поведем мы".3

В том же номере газеты "Фёлькише Беобахтер" можно было прочесть большую статью, в которой 22 вернувшихся из России рабочих призывали голосовать за Адольфа Гитлера, причем с тем обоснованием, что Советская Россия представляет собой ад для рабочих и крестьян, поскольку тем при тяжелейшем труде приходится влачить жалкое и голодное существование.

Снова и снова в продолжение этих месяцев в речах Гитлера всплывает основное требование – уничтожить марксизм, последовательно и беспощадно искоренить его. Но это требование нередко бывало связано с воспоминаниями о "спартаковцах с вещевыми мешками" 1918 года, и если Герман Геринг 3 марта объявил, что здесь его задача – лишь уничтожать и выкорчевывать, то несколько дней спустя он обратился к своим противникам со страстным обвинением: "Когда 14 лет назад мы вернулись с фронта, наши погоны и ордена, как и нас самих, бросили в дерьмо, а знамена, дававшие победоносный отпор всему миру, сожгли. Вы надругались тогда над самым сокровенным для нас, вы растоптали наши сердца, как попрали вы и Германию". * На самом деле, теперь его вопрос к коммунистам был обоснованным: "Что бы вы сделали на нашем месте, если бы захватили власть? Недолго думая, свернули бы нам шею".5 В том же духе в 1929 году высказывался социал-демократический президент рейхстага Пауль Лёбе, но тот заслугу предотвращения взаимного уничтожения обеих радикальных партий приписывал именно своей партии. 6 Также и Гитлер в речи от 2 марта обличал убожество отставных и беспокоящихся лишь о собственной пенсии полицайпрезидентов и с такой силой высказывался о решительности и кровожадности коммунистов, что казалось почти непостижимым, каким образом два столь разнородных явления могут объединяться под одним и тем же понятием марксизма. Но как раз этот антимарксизм и был основной характерной чертой национал-социалистской идеологии, и потому-то национал-социализм обратился и против буржуазии, чьи эмоции он разделял в столь широкой степени, и