Либеральное мышление: психологические причины политического безумия - Лайл Росситер
Кстати, меня также не волнует, готов ли кто-то проявлять добрую волю. Моя воля должна исполняться, вот и все. Я хочу управлять другими, тем самым лишая их возможности мне в чем-то отказывать или отвергать, игнорировать меня. Если все идет по этому плану, значит, у меня есть собственное «я», которое мне очень нравится: «Я вами управляю – значит, я есть».
Но если что-то неподвластно моему контролю, я чувствую себя слабым и неполноценным. Мне унизительно и даже оскорбительно договариваться с другими о чем-то, устраивающем всех нас. Для меня жизнь – состязание, а не сотрудничество. Это битва характеров, и победить должен я: «моя воля будет исполнена в точности так, как я требую!», а не «наши желания будут исполнены по обоюдному согласию». Ни в какое сотрудничество я не верю и не доверяю ему. Я слишком много видел зла, равнодушия и несправедливости в прошлом, чтобы теперь соглашаться сотрудничать с кем-то на добровольных началах. Проблемы решаются совсем не ради того, чтобы все остались довольны. Лично я предпочту изо всех сил мешать другим и лезть в их дела – ведь если у них что-то получится, а у меня нет, я буду в ярости. Ну а когда другие пляшут под мою дудку, моя одержимость за все поквитаться с этим миром немного успокаивается. Я люблю месть, люблю наказывать других за то, что мы не в равных позициях, а особенно за их неспособность уступать моим требованиям.
И в достижении моих целей – подавлять и наказывать – мне, повторюсь, должна помочь государственная власть. Ее полномочия позволяют мне поступать с другими так, как считалось бы аморальным и беззаконным, действуй я в одиночку: я, скажем, мог бы давить на них, регулировать их деятельность, распоряжаться их средствами. Вот почему мне нравится философия коллективизма: она держится на принуждении и резко противостоит свободе личности. А я ненавижу пресловутую свободу личности, поскольку если другие автономны, суверенны и с легкостью ведут дела, опираясь на обоюдное согласие, то они, соответственно, не обязаны исполнять мою волю. Я до бесконечности могу упрашивать их, дергать за нитки, запугивать их и перекрывать им кислород, лишь бы добиться того, что мне нужно, но все так же рискую остаться ни с чем. Они вправе полностью мне отказать! Разумеется, я могу предложить им что-то важное для них и добиться таким образом возможности сотрудничать с ними, но я так не хочу! Меня злит, что они не дали мне того, на что я рассчитывал, и я завидую их достатку и возможностям. Потому и отказываюсь предлагать им что-либо, что еще больше укрепит их позиции. Правильнее было бы огорчить их, и пусть тоже почувствуют себя обделенными. Вот как современное государство-родитель может поступить с эгоистами, особенно если те богаты и влиятельны.
Признание в нарушении инициативности
На четвертом, пятом и шестом годах моей жизни я был смельчаком, наглецом и упрямцем. Порой я важничал и бывал ужасно дерзким и назойливым нахалом. Мечтая быть могучим силачом, я на самом деле частенько ощущал себя напуганным мямлей. Иногда мне казалось, что я всюду виноват: я замыкался и со страхом ждал наказания. Но при этом я очень хотел самоутвердиться и потому вытворял что попало. Я не был воспитан настолько, чтобы вырасти в совестливого человека, поэтому я разрешил себе быть жадным, озлобленным.
Во мне силен был дух соперничества, и я очень ревностно относился к тому, что (или кого) считал своей собственностью, даже если речь шла о ком-то из моих родителей или брате и сестре. Я часто боялся, что другие получат больше любви и внимания, чем я. Мне хотелось верховенствовать, но порой бывало так, что другие, гораздо больше и сильнее меня, сами начинали помыкать мной, и я превращался в нечто покорное и беспомощное. Но внутри кипела ярость, я едва сносил такие унижения. Порой я ненавидел тех, кого считал соперниками, и представлял, как, выигрывая битву, убиваю или калечу их. Но в ходе игр я жутко боялся хоть как-то опозориться. Мне хотелось быть в центре внимания родителей, чтобы мной восхищались больше, чем другими детьми, но эти другие часто оказывались старше, умнее, сильнее и могли проявить себя лучше, чем я. И тогда я казался себе недоразвитым и ущербным, отказываясь в итоге от любых инициатив, чтобы посидеть в сторонке, в гордом одиночестве. А когда я, бывало, решал принять участие в соревновании, то лишь для того, чтобы победить, прибегнув к хитрости. Сжульничаешь немого – и пожалуйста, ты выиграл! Я отказался быть честным – что толку! – и стал по-детски беспощадным и мстительным. Мне были необходимы эти победы, поскольку проигрыш в конкурентной борьбе был чересчур сокрушительным ударом по моему маленькому самолюбию. Заодно я научился манипулировать, чтобы добиваться своего. Я не гнушался ничего: очаровывал, завлекал, обещал, врал – лишь бы заставить людей выполнять то, что нужно мне, и не упустить победу. Но обман и манипуляции создавали мне проблемы, ведь предполагалось, что я шаг за шагом учусь вести себя хорошо, осознавать свои поступки, следовать правилам. А я не хотел следовать правилам! Мне пришлось стать еще более изворотливым, чтобы скрывать свое жульничество и манипуляции и не прослыть ребенком с дурными наклонностями.
И вот я стал взрослым, и, знаете, ничего не изменилось. Я не желаю играть по правилам. Я все так же готов манипулировать и врать без малейшего стыда, чтобы в тех или иных ситуациях все шло только по моему сценарию. Вне опеки правительства-родителя я начинаю казаться себе довольно уязвимым перед богатыми и могущественными хищниками, готовыми одолеть и унизить меня, подчинив своей воле. В мире регулируемой свободы, где конкуренция и активные действия – повседневная обязанность, мне крайне неуютно, когда я проигрываю, несу убытки, теряю свой авторитет. Перспектива собственной несостоятельности и огромные шансы на провал постоянно угрожают мне в мире, требующем подлинной компетентности. Мне стыдно быть слабым, поэтому я прячу свою слабость под маской превосходства, особенно интеллектуального. Чтобы получить преимущество
