Герой в преисподней: от мифа к Twin Peaks. Эссе - Дмитрий Николаевич Степанов

наконец к ней, чтобы не слушать, как хвалят в тебе чужое, но чтобы тот, кто хочет тебя славить, восхвалял бы тебя так, как восхвалял Улисса Актий в своей трагедии „Филоктет“: „Славный, отечеством рожденный малым, чье имя известно, знаменит мощный дух, ахейского флота правитель, дарданских народов суровый мститель, сын Лаэрта“… Разве иному тебя учит Гомер, на примере того же Улисса, когда изображает постоянной его спутницей Мудрость, которую он, по обыкновению поэтов, называет Минервой? С этой спутницей он все ужасное преодолел, все опасное поборол. С ее помощью он, вступив в пещеру Киклопа, вышел; увидев быков Солнца, воздержался; сойдя в царство мертвых, поднялся. Та же мудрость была его спутницей, и он проплыл мимо Скиллы, но не был похищен; был рядом с Харибдой, но не был схвачен; испил чашу Кирки, но не изменился; сошел к Лотофагам, но у них не остался; слышал Сирен, но к ним не сошел».

Как путь обретения мудрости строит Апулей свой роман «Метаморфозы». Он изображает в нем перипетии судьбы не сформировавшегося героя, подобного Одиссею, бросающего вызов самим богам, но простого человека, волею судеб оказавшегося в весьма необычной ситуации. Такой персонаж – традиционный герой волшебной сказки. Соответственно, ткань «Метаморфоз» Апулей ткет не из героико-эпических мотивов, а из сюжетов волшебной сказки и новеллы.

В новеллистической сказке традиционные персонажи сказки волшебной подверглись известной рационализации: ведьмы были переосмыслены как просто злые старухи или сводни, лесные демоны и чудовища – как жестокие разбойники, скрывающиеся в таинственном лесном логове и заманивающие туда своих жертв, чудесные жены – как мудрые помощницы своих избранников, активно вызволяющие их из беды. Еще одним важным аспектом перехода волшебной сказки в новеллистическую является подмена чудесных способностей героя его находчивостью и хитростью. В свою очередь, волшебные силы, выручающие героя, выражаются в новеллистической сказке как его судьба, как некая высшая сила, пробивающая себе дорогу вопреки злонамеренности людей и всевозможным препятствиям.

Создавая «Метаморфозы», Апулей черпает из самых различных источников – он использует сюжеты и волшебной сказки, и новеллистической. Главный герой романа Луций становится жертвой собственного любопытства – пытаясь приобщиться тайнам магии, он превращается в осла. В таком образе он претерпевает многие злоключения, познает мир без прикрас. Мир «Метаморфоз» уже далек от «иного мира» волшебной сказки, это как будто реалистический мир новеллы. Но по сути это все та же преисподняя.

Луций странствует по «миру мертвых», и картины, посредством которых Апулей описывает испытания своего героя, не оставляют никаких сомнений в этом. По словам С. В. Поляковой, «автор обыгрывает тему «страшного мира. Материально-телесный, грубый аспект бытия, отраженный в книгах I – X, насыщен действием, непокоем; в нем все движется в нестройной толчее сменяющих друг друга тягостных случайностей, происшествий, людей, за ничтожными исключениями, злобных, коварных, преступных и жестоких. По преимуществу выведены представители наиболее грубых или материальных занятий – все эти бесконечные мельники, огородники, легионеры, повара, поселяне, пастухи, конюхи, трактирщицы, привратники, разбойники, странствующие торговцы, продавцы рыбы, торговцы скотом, сводни, порочные рабы, ростовщики, любострастные дамы проносятся по страницам «Метаморфоз» в каком-то зловеще-плотском хороводе. Тяжелая, давящая вещность создается и описанием рынка, гостиницы, мельницы, разбойничьего вертепа с его складом награбленной добычи, палат богатой жительницы Гипаты, отягощенных статуями, мебелью, картинами, яствами и т. д. Здесь верх всегда одерживают негодяи и убийцы, и от книги к книге зло все нарастает – убийства сменяют супружеские измены, измены – коварство, коварство – кровавые расправы, расправы – самоубийства».

Герой Апулея уже вследствие своего превращения не причастен этому «страшному миру». По словам Е. М. Мелетинского, «превращение в осла имитирует одиночество, заброшенность, отчуждение героя (в этом плане „Метаморфозы“ Апулея – далекий предшественник „Превращения“ Кафки) и одновременно ставит его в положение жертвы и наблюдателя». Луций – осел (= безумец, простак), вынужденный терпеть всевозможные злоключения на пути обретения мудрости, божественной мудрости, которой он приобщается в культе богини Изиды (мотив чудесной жены).

«Метаморфозы» Апулея, таким образом, – это роман-инициация (в сущности, конечно же, протороман, сотканный из сказочных и новеллистических сюжетов). Греческий глагол metamorphousthai – «претерпевать превращение» – мистериальный термин, обозначающий возрождение, изменение сущности. По Апулею, герой был бессловесной скотиной, слепо идущей по жизни, и только приобщение к таинствам Изиды сделало его человеком, властвующим над своей судьбой. Жрец Изиды объясняет Луцию смысл его страданий предельно ясно (и это смысл самого произведения Апулея): «Вот, Луций, после стольких всевозможных страданий, после великих гроз, воздвигнутых Судьбою, пережив величайшие бури, достиг, наконец, ты спокойной пристани Отдохновения, алтарей Милосердия… Разбойники, дикие звери, рабство, тяжкие пути и скитания без конца, ежедневное ожидание смерти – чего достигла всем этим свирепая Судьба? Вот тебя приняла под свое покровительство другая Судьба, но уже зрячая, свет сиянья которой озаряет даже остальных богов… вот избавленный от прежних невзгод, радующийся промыслу великой Изиды Луций празднует победу над своей судьбой!»

Рыцарь в преисподней

Мотивы романного сюжетосложения, намеченные в «Метаморфозах» Апулея – странствия одинокого героя во враждебном мире, воспитание героя жизнью, познание им мира и самого себя, – в полной мере выразились в средневековом рыцарском романе, созданном на фундаменте кельтской мифологии и фольклора.

Композиция рыцарского романа строится как серия приключений-испытаний героя. Для рыцарского романа, так же как и для героической сказки, характерны странствия в чудесных иных мирах, поиски противника и обидчиков, а также чудесных объектов, часто ради выполнения трудных задач, освобождения и спасения похищенных или плененных красавиц, поединков с соперниками, чудовищами. Героическое сватовство также находит место в рыцарском романе, как, например, в романах Кретьена де Труа (женитьба Эрика, Клижеса, Ивена, вероятно, и Персеваля, как это описывается у Вольфрама фон Эшенбаха). В «Рыцаре Телеги» брак заменен мотивом любовного свидания, а в «Тристане и Изольде» – устройством брака для другого и любовными свиданиями.

Рыцарь, Смерть и Дьявол. Картина Альбрехта Дюрера.

По словам Елеазара Мелетинского, «переход от кельтской мифологической и героической сказки (может быть, отчасти античной, если придавать значение античному влиянию) к французскому, а затем и немецкому рыцарскому роману явно сопровождается нейтрализацией мифологического фона: хтонические демоны превращаются в „черных“ и „красных“ рыцарей, обижающих сирот и одиноких женщин, хозяйки местностей и водных источников становятся владелицами замков, сиды (феи) – капризными и обольстительными девицами, привратники преисподней – уродливыми пастухами, странными калеками или карликами, райский остров женщин превращается в замок чудес, а культурные герои-полубоги – в идеальных рыцарей короля Артура».

Важно подчеркнуть, что образы кельтской мифологии были переосмыслены в рыцарском романе в контексте куртуазного культа Прекрасной Дамы. Любовь к последней определяет все поступки героев поэзии трубадуров («сама Любовь приказ дает»), придает смысл самой их жизни. Соответственно, в рыцарском романе именно любовная тема является лейтмотивом. Герой средневекового романа, в отличие от героя классического эпоса, движим не столько соображениями чести и долга, сколько собственными внутренними переживаниями. Для героя рыцарского романа любовь может оказаться выше чести (Ланселот); любовь может лишить героя воли (Эрек из романа Кретьена де Труа) или разума (Тристан).

Герой рыцарского романа движим внутренними мотивами. Разумеется, это еще не те сложные душевные переживания, которые позднее найдут свое выражение в психологическом романе. В поведении идеального рыцаря не трудно обнаружить и представления о чести и долге, и страстные порывы, и христианские добродетели, и мифологические мотивы. Все это сочетается в одном герое – особенном герое, исключительность которого задается уже не его причастностью «иному миру», но его иным душевным складом. Он противопоставляет окружающему его миру свой собственный поэтический мир (от такого героя один шаг к Дон-Кихоту и Гамлету, князю Мышкину и Холдену Колфилду).

Пытаясь описать душевный мир одного из таких героев, А. Д. Михайлов отмечал, что Тристан – «рыцарь и охотник, поэт, музыкант и актер, навигатор и фармацевт, архитектор и художник, шахматист и полиглот… Что еще отличает