Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету - Патрик Гагни

и диагнозов. Мы консультировали всех — от неимущих ветеранов, страдающих ПТСР, до жертв домашнего насилия, у которых были средства, но не было желания «светиться» в клиниках рядом с домом в Беверли-Хиллз. Интернов вроде меня сразу бросали на самые сложные случаи. В итоге практика становилась своего рода курсом молодого бойца, где мы учились работать с любыми расстройствами.

Всего через несколько недель после начала моего резидентства я заметила паттерн. Поскольку я была новичком даже среди других интернов и занимала низшую ступень иерархии, при распределении заданий мне доставались пациенты, которых больше никто брать не хотел. Среди них были люди с «чрезмерной коморбидностью», то есть несколькими симптомами, которые накладывались друг на друга, усложняя постановку диагноза. Эти люди не соответствовали одному набору диагностических критериев. В центре было принято применять простую рабочую формулу: оценка, диагноз, лечение, повтор. Пациенты, чьи симптомы не поддавались четкой специфической диагностике, попадали ко мне. И я сразу стала замечать у многих знакомые мне личностные характеристики. Хотя поначалу эти люди неохотно со мной откровенничали, многие в итоге признавались в ощущении «эмоциональной пустоты» и желании «сделать что-то плохое». Они рассказывали о девиантном поведении и неспособности испытывать чувство вины, описывали ситуации агрессии и говорили, что им трудно контролировать свои импульсы. Признавались, что лгали, чтобы казаться такими, как все. Я неоднократно слышала одни и те же истории о том, что пациенты пытались справиться с эмоциональным онемением, совершая деструктивные поступки и причиняя боль окружающим. Они поверяли мне свои темные тайны и описывали компульсивное поведение. Некоторые признавались в преступлениях, но ни у кого не было приводов. Среди них были люди, состоявшие в браке и имевшие детей. Большинство клиентов получили высшее образование. И у всех жизнь была построена на лжи.

Я находила у них те же черты из чек-листа Клекли, что и у себя. Они не знали, что такое раскаяние, чувствовали, что эмоции существуют как бы отдельно от них. Обретали спокойствие в хаосе и наслаждались конфликтами. Но, несмотря на все эти негативные моменты, они также описывали сильную привязанность и любовь, понимали, что такое эмпатия, и умели выражать сочувствие. Поняв, что со мной можно говорить открыто, они признавались, что хотят разобраться в себе и разорвать цикл негативного поведения. Эти люди были способны на добро и проявляли готовность к сотрудничеству. Они были дружелюбны и ответственны, жертвовали деньги на благотворительность, рефлексировали и страшно боялись того, что с ними происходило.

Большинство их уже не впервые слышали термин «социопат». Они видели, как изображают социопатов в поп-культуре, и ужасались этому. Боялись, что являются «монстрами». Многие из них уже бывали у психотерапевтов, но, как и я, всякий раз уходили с ощущением беспомощности и одиночества. Они тоже боролись с пагубными импульсами, которые становилось все сложнее контролировать. Эти люди нуждались в человеке, который мог им посочувствовать, в том, кто выслушал бы их без осуждения. Они нуждались в помощи. В защитнике. И им досталась я.

— Патрик, — администратор вызвала меня по интеркому, — запись на четыре часа только что отменили.

Я сидела в кресле и смотрела в потолок. На четыре часа была записана Тери. Она первой из моих клиенток охарактеризовала себя как человека, которым управляют «силы зла». Она была богата и умна, сражалась с апатией и фантазиями о насилии. Тери начала ходить к нам в центр, заметив рост деструктивного поведения. Она направляла свою агрессию на полицейских, выдававших штрафы за неправильную парковку. Они становились идеальной мишенью для ее злобы. Когда ей выдавали штраф за мелкое нарушение, в котором она, естественно, была виновата, ее охватывала ледяная ярость. После этого она часами не могла успокоиться и выслеживала полицейских от работы до дома. Как-то раз она швырнула кирпич в окно дома одного из своих «врагов» и чуть не попалась; после этого решила обратиться за помощью. И совершенно случайно ее направили ко мне.

Я посмотрела на часы и вздохнула. Тери никогда не пропускала сеансы, это было не в ее стиле. Я решила ей позвонить.

— Почему вы отменили запись? — спросила я, когда она ответила.

— Проспала, — сказала она, но голос у нее был совсем не сонный. — Извините. Я ходила в зал, позанималась, пришла домой и вырубилась.

— Так вы дома?

— Да.

— Пришлите мне фотографию вашей гостиной.

Для психотерапевта это была очень странная просьба. Моя работа заключалась в том, чтобы наблюдать и оценивать пациентов на приеме. Просить пациента прислать фотопруф его местонахождения было неприемлемо, особенно для неопытного новичка. Если бы мой супервизор об этом узнал, он бы очень огорчился. Но он не знал. А мне было все равно.

— Тери, — спросила я, когда в трубке повисла тишина, — хотите рассказать, где вы сейчас на самом деле?

— Нет, — выпалила она, — но я уже уезжаю.

— Отлично, — сказала я, — пока вы едете, можем поговорить.

Через час я повесила трубку и откинулась в кресле. «Враги» Тери сегодня могли спать спокойно. Я была довольна собой. Предвечернее солнце отбрасывало продолговатые тени на пол и стены кабинета, и я удовлетворенно вздохнула. Тери была последней в моем графике на сегодня, и я радовалась окончанию рабочего дня.

«А что, если здесь переночевать?» — подумалось мне. Идея вдруг показалась жутко заманчивой. Не номер люкс, конечно, но было бы интересно.

Зажужжал телефон: Макс прислал сообщение: «Тук-тук».

Он вернулся в Лос-Анджелес несколько недель назад, хотя мы как будто не расставались. Со дня своего отъезда в турне он писал мне почти непрерывно. Эта форма коммуникации одновременно способствовала более раскрепощенному общению и ограничивала. Мы часами переписывались на разные темы — от моей психотерапевтической практики до его любовных дел. Такой невовлеченный односторонний тип общения вполне меня устраивал. Мне нравилось общество Макса, который не пытался меня изменить, не хотел на мне жениться и думать о нашем совместном будущем. Его интересы не простирались дальше завтрашнего вечера.

Однако, с тех пор как он вернулся в город, динамика изменилась. Мы стали чаще общаться лично, а я не могла решить, нравится мне это или нет. До нашего с Дэвидом расставания Макс занимал в моей жизни вполне определенное место, и у меня получалось дозировать общение. Тогда у меня был парень — не Макс. Но теперь все изменилось. Наши отношения не поддавались определению. Границы размылись. Возможно, так было всегда: я опять ничего не понимала.

Дверь моего кабинета приоткрылась, и я увидела Макса.

— Тук-тук, — сказал он.

— Господи! — ахнула я. В кабинет психотерапевта нельзя было зайти просто так: от приемной его отделяло несколько запертых дверей. —