Суд присяжных. Особенности процесса и секреты успешного выступления в прениях - Рубен Валерьевич Маркарьян

Вы правы, гг. присяжные заседатели, сокрушаясь об участи Красильникова (убитый. – Р М.). Но что же ожидает Зайцева? Правда, после вашего приговора он возвратится в тюрьму. Он будет жив сегодня и завтра, и месяц и год; но затем он станет примечать, что у него нет ни воздуха, ни воли, ни желаний, ни привязанности, ни будущего, – он заметит, что он в действительности не живет; тогда он увидит, что он умер, и припомнит, что он умер именно сегодня, после вашего приговора… Такую-то коварную смерть дает виновнику уголовное наказание… Провожая Зайцева в это безотрадное будущее, пробегая его короткую жизнь, припоминая, из-за чего, из-за какого сплетения обстоятельств погиб этот, по природе своей, честный, смирный и добрый мальчик, я не могу не выразить, что я в такой же мере жалею его, как и покойного Красильникова. Если хотя кто-нибудь из вас разделит мои чувства к подсудимому, то я буду считать, что я исполнил возложенную на меня задачу».

Дело Августовского. Августовского обвиняли в побеге из ссылки и убийстве кухарки. В речи Андреевского упор был сделан на вспыльчивость характера подсудимого и его природную физическую силу. Андреевский говорил: «Откровенно назвав Августовского несправедливым, я с таким же убеждением скажу, что эта несправедливость у него не злонамеренная и преступная, а болезненная. Причина ее заключается в ненормальной силе и ложном направлении его фантазии. Всякая неудача, беда, опасность вырастают в его глазах в такие чудовища, что он теряется. Он им, этим неудачам и несчастьям, читает горячие монологи негодования и в эти минуты окончательно утрачивает способность оглянуться на себя, обсудить свое отношение к событию, поискать в себе причины его…»

И в заключении Андреевский воззвал к присяжным так:

«Господа присяжные заседатели! Когда-то, к соблазну целого языческого мира, Спаситель отпустил блудницу, сказав ей: иди и больше не греши. Этот божественный приговор исправил целую жизнь. Это простое средство – пощадить, дать вольно подышать – ни разу не было еще испробовано относительно Августовского. Быть может, в этом таится секрет его исправления… По крайней мере, прежняя система заставляла его только ожесточаться и падать все глубже. Быть может, вы рискнете испытать это новое средство… Но если ваши взгляды разойдутся с моими, у вас есть возможность облегчить участь подсудимого, признать, что он нанес смертельную рану, не рассчитывая непременно на убийство. На это есть некоторые данные. Подсудимый мог задаться странной мыслью совершить какое бы ни было преступление; убийство не было для него необходимо. Притом эксперт Дюков заявил вам, что мышечная сила подсудимого необыкновенно велика и что его рука, в минуту запальчивости, невольно может увлечь его дальше, чем он желает. Такое решение согласовалось бы с той системой, которой всегда держались ваши предшественники. Они всегда старались вычесть подсудимому из грозящего ему за преступление наказания все то, что перенесено им в виде непосильных горестей раньше суда».

Стоит ли удивляться, что Августовский был признан виновным в убийстве в запальчивости и раздражении (аффект?) и приговорен к ссылке в поселения.

Дело Евдокии Вольфрам. Евдокию Вольфрам обвиняли в покушении на убийство ее мужа Федора Вольфрама. Она склонила своего любовника, дворянина Валериана Козловского, убить ее мужа, причем указала на способ – влить тому в рот азотной кислоты, предварительно напоив алкоголем. Преступление не было доведено до конца, потому что у Козловского в пузырьке не было достаточно кислоты, чтобы сжечь внутренности жертвы, и поэтому тот выжил. Как образно сказал Андреевский: «Чудовищная мысль, прошипев, не дала взрыва. Да и горючего материала было недостаточно. Руководительницей была женщина, не настойчивая во зле и незлопамятная».

Андреевского не зря называли мастером психологической защиты. В данной речи он, как и в других речах, постарался максимально подробно изложить все детали жизни, биографии подсудимой, причем облек свое повествование в художественную форму. Складывается впечатление, будто адвокат с самого начала следил за каждым шагом будущей преступницы и обязывает присяжных знать о каждом таком шаге, иначе они превратятся просто в почтовый ящик, которому все равно содержание брошенных в него писем. «Вы, доступные только живому голосу правды, – вы так судить не можете! Вы видите, что перед вами поставили ранее незнакомого вам человека, и вы знаете, что вправе распорядиться остатком его жизни. Понятно, что и этот человек имеет право ознакомить вас с первой половиной своей жизни прежде, чем вручить вам остальную…»

(И этот прием в своей речи я использовал неоднократно. С той лишь разницей, что сравнивал присяжных не с почтовым ящиком, а с машиной, куда в приемное устройство можно вложить бумагу с обвинением, а из другого отверстия получить проштампованный вердикт.)

В заключении своей речи, приведшей к полному оправданию, Андреевский очень емко и кратко повторил то, что на протяжении всего выступления доносил присяжным. Это окончание речи – классический пример, как нужно в заключении повторять всю речь. Уверен, оратор потратил на такое заключение очень много времени, чтобы сделать из него именно Итог, а не скатиться к повторению уже сказанного:

«Переходя к итогам, я скажу вам: вы призваны удалять негодных, исторгать из общества плевелы. Можете ли вы по совести отнести к таким плевелам Е. Вольфрам? Ведь нравственная пригодность человека определяется не только отсутствием дурных дел, но и в особенности – теми испытаниями, искушениями, которым сумел человек противостоять. Легко тому ходить прямо, кому не обо что было спотыкаться. Вспомните жизнь Вольфрам. Осиротелая, бездомная, без руководства любящих близких и опытных людей, выпущенная в полудетском возрасте на улицы Петербурга, она по природному хорошему инстинкту вошла в жизнь прямой, честной дорогой. Вращаясь затем в среде людей самых вольных нравов, она осталась чистой женщиной и не сделалась падшею. Терпя крайнюю нужду, она никогда, никогда не посягнула на чужое! Связанная с мужем вечно пьяным, который довел спутницу до последних пределов человеческого терпения. Изменяя такому мужу под влиянием сильной страсти, она страдала от сознания нарушаемого долга. Такую женщину рука не поднимается выбросить. Что касается того преступного часа в ее жизни, который запятнал ее, то, гг. присяжные заседатели, за ее прожитые несчастья и испытания, за ту дрожь внутренних укоров, которую она испытывала в те минуты, когда в безвыходном положении решилась на злодеяние, и в особенности за ту радость, которую она ощутила, когда преступление не удалось, за ее