Суд присяжных. Особенности процесса и секреты успешного выступления в прениях - Рубен Валерьевич Маркарьян
Дело Мироновича. Наверное, самое интересное дело в карьере Андреевского, которое он сам называл историческим и достойным изучения потомками. И.И. Миронович был арестован и обвинялся в убийстве еврейской девочки Сарры Беккер, которая проживала вместе со своим отцом, служившим приказчиком, в квартире при конторе, принадлежавшей Мироновичу. Дело рассматривалось дважды, причем в первый раз Миронович был обвинен, но приговор присяжных был отменен по кассационной жалобе. В первый раз на скамье подсудимых было еще двое соучастников преступления, а при повторном рассмотрении под судом остался один Миронович. По словам современников, это была самая блистательная речь Андреевского. Шаг за шагом он подводил присяжных заседателей к мысли о полной невиновности своего подзащитного, который в итоге был оправдан.
Мысль, которую Андреевский вложил в заключение речи, была проста – нельзя судить человека только за то, что больше никого не нашлось, чтобы ответить за преступление. Я обычно говорил в «Суде присяжных», что присяжные не обязаны исправлять недостатки работы следствия и не имеют права отправлять за решетку человека, потому что они (жест в сторону прокурора) плохо искали настоящего преступника!
«Заканчивая защиту, – что бы нас ни ожидало, – мы должны заявить горячую благодарность тем ученым, литераторам и представителям высшего суда, которые содействовали разъяснению истины в этом процессе. О личности Мироновича по-прежнему молчу. Но если бы он и был грешен, возможно ли поэтому рассчитываться с ним за деяния другого? И где же? В суде, от которого и падший поучается справедливости, потому что здесь он должен услышать высокие слова: „Получи и ты, грешный, свою долю правды, потому что здесь она царствует и мы говорим ее именем". Всякое раздражение против Мироновича должно смолкнуть, если только вспомнить, что он вынес. Его страданий я не берусь описывать. Он часто сам не находил слов и только судорожно сжимал кулак. Против кого? Роптать бесполезно: чиновники – люди, они могут ошибиться… И если бы в первый раз Миронович был оправдан, а Семенова обвинена, то ему оставалось бы только удовольствоваться тем, что гроза миновала. Но теперь, когда все разбежались и одному Мироновичу подброшено мертвое тело несчастной девочки, присяжные, оправдывая Мироновича, рискуют объявить, что виновных никого нет. И если они не смутятся этим риском, тогда Миронович будет хотя отчасти отмщен. Приговором этим присяжные скажут тому, кто создавал это дело, кто руководил им, они скажут этому руководителю, и это его, конечно, огорчит: вы, не кто иной как вы, выпустили настоящих виновных! И верьте, господа, что даже те, в ком есть остаток предубеждения против Мироновича, и те встретят оправдание его с хорошим чувством. Все забудется в сознании свободы, в радостном сознании, что русский суд отворачивается от пристрастия, что русский суд не казнит без доказательств!»
Дело Наумова. Наумов обвинялся в том, что задушил свою хозяйку, дворянку Викторию Чарнецкую, у которой прослужил 7 лет, терпя ее скверный характер и скаредность. Андреевский показал в своей речи, что старуха была просто демоном во плоти, видящим смысл жизни исключительно в накоплении денег, хотя имела полтораста тысяч годового дохода, а «белье стирала раз в полгода на 50 копеек, вечером ужиная сухарями за копейку». В этом деле, по меткому выражению Андреевского, не было ни одного свидетеля, который сказал бы доброе слово о покойной, все старались держаться от нее подальше, а подсудимый в течение почти десятилетия буквально «крепко завинтил свою терпимость», будучи человеком добрым и наивным, «как дитя». И взорвался терпеливый слуга, только будучи несправедливо обвиненным в воровстве, под угрозами хозяйки отправить его в Сибирь за то, чего не совершал и не думал совершить. Мысль, заложенная Андреевским в своей речи, просто поражает своей смелостью и адвокатским цинизмом: старуху всего равно бы убили, рано или поздно. Странно только, что сделал это самый безобидный человек, и это, видимо, промысел Божий.
Заканчивая свое выступление, Андреевский обратился к присяжным как к Божьему суду и даже позволил себе прочесть молитву:
«Мне ужасно трудно заканчивать мою защиту… Вы непременно должны отвергнуть… будто Наумов убил Чарнецкую, как слуга… Наумов тут был вовсе не в роли слуги: он не желал делать кражи, он не пользовался ночным временем, когда он один имел бы доступ к своей хозяйке, – он был здесь просто-напросто в положении всякого, кого бы эта старуха вывела из себя своей безнаказанной жестокостью. Он действовал не как слуга, а как человек… Но ведь убийство все-таки остается. Я, право, не знаю, что с этим делать. Убийство – самое страшное преступление именно потому, что оно зверское, что в нем исчезает образ человеческий. А между тем, как это ни странно, Наумов убил Чарнецкую именно потому, что он был человек, а она была зверем.
Нам скажут: нужно охранять каждую человеческую жизнь, даже такую. Прекрасное, но бесполезное правило. Пускай повторится подобная жизнь, и она дойдет до тех рук, которые ее истребят. Оно и понятно: если явно сумасшедший, которого почему-нибудь не возьмут в больницу, станет убивать кого-нибудь на улице, всякий вправе убить его в свою очередь, защищая свою жизнь. Если менее явная сумасшедшая, как, например, Чарнецкая, будет безнаказанно делать всевозможные гадости и начнет, в припадке своей дикости, царапать своими когтями чью-нибудь душу, то и такую сумасшедшую убьют. Правосудие тут бессильно.
Заметили ли вы на погребальном богослужении один молитвенный припев: „Господи! Научи мя оправданиям Твоим!" Это значит, что каждый умерший, как бы он ни был чист перед своей совестью, все-таки грешен перед Богом. Но он не знает, как оправдываться, – и он просит: „Научи меня оправданиям Твоим"… Он просит самого Бога придумать для него защиту. И я готов повторить эту молитву за Наумова».
Дело о краже изумрудной брошки. Подсудимая, жена отставного штабс-ротмистра Ольга Федоровна М-ва, была оправдана под громкое сочувствие публики. В заключительной части речи Андреевский смело набрасывается на обвинителей:
«М-ва или другая? – и сколько бы вы ни сидели в совещательной комнате, из этого недоумения вы не выйдете. Нельзя же вам, в самом деле, взять две бумажки, написать на них две фамилии, зажмурить глаза, помочить пальцы, – и если к пальцу пристанет бумажка с фамилией М-вой – обвинить М-ву, а если пристанет другая бумажка – оправдать.
Итак, вы оправдаете М-ву. Но пусть же ваше оправдание сослужит и другую службу. Пускай сыскное отделение хотя немножко отучится от своей прямолинейности, от своей прыти, от этой езды в карьер, потому что, хотя со стороны и красиво смотреть, как ретивый конь
