Альманах «Российский колокол» №3 2024 - Альманах Российский колокол

прогуливается в саду своего дворца. «А что если я как бы ненароком забреду туда и, может быть, повезёт – встречу государыню», – подумала она. Утром, проснувшись раньше обычного, она быстро собралась и, не беспокоя никого из своих дворовых, направилась на Пречистенку, ко дворцу, где расположилась императрица, благо он был совсем рядом с её домом. Дойдя до него, она свернула к саду, но, увидев сторожа около ворот, несколько оробела.

«Пропустит ли, а ежели задержит, что я ему скажу?» – и тут же заметила, что сторож сам распахнул калитку и, поклонившись, впустил её. Варвара смело направилась вглубь сада. Дойдя до великолепного фонтана с прекрасной Психеей, она присела на одну из скамеек. Чуть левее находился великолепный пруд с утками, около которого стояла дама и, отламывая от калача кусок за куском, бросала их птицам.

Утро было по-летнему тёплым, и от цветов, искусно рассаженных около фонтана и вдоль дорожек, исходил нежнейший аромат. Варваре стало так хорошо, что она от удовольствия прикрыла глаза и даже, ей показалось, на какое-то мгновение задремала, потому что не заметила, как эта дама оказалась рядом с ней.

– Люблю по утрам уток кормить, – услышала она приятный низкий голос, – хотя сторож Пантелеймон доказывает мне, что они сыты, но я его не слушаю и продолжаю кормить. А иногда – просто понаблюдать за ними. И, знаете, они более дисциплинированны, чем мы, люди: не смеют вырывать кусок изо рта вожака, а у нас только отвернёшься, так тебя и норовят обокрасть! – со смехом заметила дама.

– Что это вы так настроены против людей? – с вызовом проговорила Варвара. – Или вас постоянно обкрадывают?

– Бывает, милочка!

– Какая я вам милочка?

– А кто же вы? – в тон ей произнесла дама.

– Я – княгиня. – И вдруг она, словно запнувшись, глядя в упор недобрым взглядом, спросила: – Что вам от меня нужно?

– Избави Бог, княгиня, простите великодушно, что я вас побеспокоила, – мягко произнесла дама несколько снисходительно и как бы с сожалением взглянула на неё. Больше не произнеся ни слова, она встала и, не оглядываясь, пошла ко дворцу.

«И что на меня нашло? – с непонятной тревогой подумала Варвара. – Она мне, право, ничего не сказала, только об утках заговорила, а я взвилась, как фурия. Надо не распускать себя, может, извиниться?» Но дама уже вошла в дом. «Не бежать же за ней, – успокаивала себя Варвара. – Наверное, какая-нибудь камеристка, приближённая к императрице. Да ладно, я тоже княгиня. И чего я полезла к ней в сад, как будто у меня нет места для прогулок? Это всё от одиночества и беременности, будь она неладна! Да и муженьку Суворову пора уже быть дома, в Москве». Варвара встала и направилась к выходу. Калитку ей отворил тот же сторож.

– Не скажешь, любезный, кто эта дама, которая кормила уток?

– Хто-хто, как приехала в Москву, ни одного дня не пропускает, всегда поутру их кормит, как будто они прорвы голодные, – с неудовольствием произнёс сторож. – Я их с ранья кормлю, а им всё мало. И хотя я уже докладал, что они накормлены, а она и слушать не желает, говорит: «Ты корми, а я буду подкармливать, словно у них второй завтрак». Но я разве могу ей перечить, всё-таки императрица!

– Кто-кто? – ужаснулась Варвара, почувствовав, что если она сейчас не присядет, то рухнет прямо здесь, у калитки.

«Нужно немедленно уходить, пока, кроме сторожа, меня никто не видит. Так мне, дуре, и надо! Как же я сразу не догадалась, что в её саду может быть только она? Да, но я же зашла, – мелькнула у нее мысль, – и сторож меня не задержал… Боже, помоги мне дойти до дома, позор-то какой!» – И Варвара на подгибающихся ногах тихо вернулась домой и прилегла, дав команду никого к себе не допускать.

Атака

Известный художник и медальер, вице-президент Императорской Академии художеств граф Фёдор Петрович Толстой снискал себе славу непревзойдённого мастера в медальерном искусстве не только в России, но и далеко за её пределами.

С какими препятствиями ему пришлось столкнуться при поступлении в академию, и повествует этот отрывок.

Окончив Морской корпус, Толстой твёрдо решил поступать в Академию художеств. Он обратился к своему непосредственному начальнику, вице-адмиралу П. В. Чичагову, у которого он состоял адъютантом. Павел Васильевич отнёсся к решению Толстого положительно и обещал содействие в получении его отставки. И тем не менее, он его предупредил, что большинство аристократического общества поступка и решения Толстого не одобрят, и буча будет большая.

– Это, Фёдор, вам придётся пережить, но не сдаваться. Если же вы пойдёте на попятную, то от вас отвернутся не только сегодняшние недоброжелатели, но и вчерашние друзья. И тогда вы по-настоящему станете изгоем.

– Этого не произойдёт, – твёрдо заверил его Толстой.

– Я верю, Фёдор, в ваш характер.

С поступлением в Академию художеств Толстой перестал посещать Манеж и танцевальные вечера. Всё было подчинено учению. Он даже сократил время на сон. Папенька уехал в Москву, а Фёдор вместе с сестрой Надей и няней Матрёной Ефремовной переехал к дядюшке Петру Алексеевичу, который уже стал генерал-губернатором Петербурга и жил на Дворцовой набережной, в доме графа Остермана. Фёдор занимал две небольшие комнатки в цокольном этаже. Верным другом его стала нянюшка, которая не раз повторяла: «Ты, Федюшка, учись, а я все силы приложу, чтобы прокормить тебя». Они с сестрой Надей вязали носки. Фёдор лепил кое-какие поделки, и няня через день ходила на базар и продавала всё это.

В обществе поступок графа Фёдора Толстого произвёл грандиозный скандал. Разумеется, он к этому не прислушивался и визитов никому не наносил. Как-то в перерыве между занятиями он решил забежать домой. В дверях столкнулся с сестрой графа Петра Алексеевича, фрейлиной двора Софьей Алексеевной Толстой, и остановился, чтобы поздороваться с ней. Она же, отвернувшись, прошла мимо, но затем развернулась и, с презрением посмотрев на него, прошипела:

– Я уже сказала брату, чтобы он немедленно выгнал вас из своего дома, как последнего холопа. Никогда не смейте приближаться ко мне. Вы своим поступком опозорили весь наш род, – и, как от чумного, отскочила от него.

Он давно заметил, что особой приветливостью она не отличалась и редко кому выказывала расположение. Поэтому к её тираде Фёдор отнёсся спокойно, как бы пропустив её мимо ушей. «Собака лает – ветер носит, пусть позлится, – подумал он. – Интересно, как дядюшка отнесётся ко мне?» Не успел он войти в дом, как лакей предложил ему пройти в кабинет к графу.

«Прикажет съехать – ни на минуту не задержусь, в крайнем случае временно у брата Кости поживу», – решил он, поднимаясь на второй этаж в кабинет. Дядюшка стоял у окна и от души смеялся:

– Что, любезный, получил порцию от сестрички? Она плохо себя чувствует, если за день кому-нибудь не скажет гадость. И так страшна, как тысяча чертей, а уж когда зла, то истинная фурия. До сих пор не пойму, как её при дворе терпят? А впрочем, там подобных половина, ежели не больше. Ну а про тебя сейчас все языки чешут. Я-то знаю, коль ты принял решение и поступил в академию, то с пути не свернёшь. И хотя я тоже твоего выбора не одобряю, но советую тебе ни к кому из нашей знати не соваться!

– А мне сейчас и некогда, порой поспать не успеваю, – заметил Фёдор.

– Живи спокойно. Бог не выдаст – свинья не съест. А с сестрицей я уже поговорил, поэтому она и неслась, как ведьма на метле.

– Благодарю вас, дядюшка, за поддержку.

– Ладно уж, дерзай, может, когда и мой портретик сварганишь. А сейчас пойдём откушаем, карман-то совсем тощий стал. Только, ради Христа, не обижайся, люблю я тебя, чертяка, наша порода, толстовская. Погоди, ещё потом извиняться и каяться будут, что, мол, не поняли, пошутили. Это же от мракобесия и безделья идёт. А впрочем, ну их всех к монаху, пусть визжат!

Поездка на фронт

Счастье так скоротечно, как один миг: вспыхнуло, осветило и потухло. Так и моя жизнь с Иваном Петровичем. Только я откусила вкусного пирога от семейной жизни с мужем, как грянула война. В начале сороковых годов Германия покорила уже половину Европы, и гроза витала в воздухе над советской страной, но тогда мне, счастливой двадцатилетней, не хотелось