Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
Взять, допустим, науку. До сих пор во многом загадочно, как человек без базового научного образования (не говоря уже о профильном – ядерно-физическом) мог почти тридцать лет успешно руководить атомным министерством, принимать стратегические решения в исключительно «деликатной» сфере ядерной безопасности, внедрять технологии завтрашнего дня, быть абсолютным авторитетом у высоколобых ядерщиков?
На эту тему есть размышления с частичными ответами самих ученых. Отметив, что Славский, не будучи физиком, поначалу плохо понимал споры на физические темы, которые вокруг него велись, Олег Казачковский размышлял: «Ефим Павлович оказался способным учеником. И он стал разговаривать с учеными на равных. Никогда не тушевался перед авторитетами, но и не подавлял никого силой своего высокого положения. Он стремился убеждать в своей правоте, рассуждая логически. Умел не только хорошо вникать в суть ставившихся задач, но и находил свои часто оригинальные подходы к их решению. Без особого труда выявлял слабые стороны в тех не всегда обоснованных идеях, с которыми иногда к нему выходили те или иные специалисты» [71. С. 236].
Лев Рябев рассказал автору этих строк, как, на его взгляд, Ефиму Павловичу, не будучи физиком, удавалось вникать в сложнейшие физические проблемы и принимать сверхответственные решения по отрасли: «У Славского были базовые технологические профили, в которых он хорошо разбирался: металлургия, добыча и переработка руд. В них есть много совпадений с урановой промышленностью. Плюс общая инженерная подготовка. А дальше он просто учился – всю жизнь. Детально вникая в каждую проблему, умел быстро схватывать саму суть ее. Он участвовал во всех НТС по разным проблемам отрасли. Внимательно слушал оппонентов, делал свои выводы. Всегда мог признаться, что он чего-то не понимает. А потом смело брал конечное решение на себя. Ефим Павлович относился к ученым, к физикам, не просто с уважением, а, можно сказать, с любовью. И они отвечали ему тем же. Того же Лейпунского Славский защищал от партийных органов, имевших к нему претензии».
Лев Дмитриевич привел пример, который, по его мнению, ярко иллюстрирует понимание министром внутренней сути разнообразных научных тем: «Мы во ВНИИЭФ еще в 1960‐х начали заниматься лазерной проблематикой, которая очень интересовала министра обороны Устинова. Связывались с Прохоровым и Басовым. Был в институте видный ученый Самуил Борисович Кормер, занимавшийся уравнениями состояний разных веществ при высоких давлениях, происходящих в атомном заряде и около него. И вот свечение на фронте ударной волны решили попробовать для накачки боевых лазеров. Славский поначалу нам не очень-то помогал, но и не препятствовал. Когда мы поняли, что энергии все же не хватает для первоначальной задумки – сбивать самолеты, ракеты и так далее, но можно по-другому эффективно воздействовать на технику противника. Пришли с этим проектом к Славскому. А он, зная про наши первые планы, едва глянул на бумаги и говорит: «Ну что: труба пониже и дым пожиже?» Самую суть ухватил…» К этому Л.Д. Рябев добавляет важную составную часть авторитета Ефима Павловича в отрасли: «Славский отдавал себя тому делу, которым занимался, – всего без остатка. Высочайшее чувство ответственности было у него. Он всегда доходил до сути возникшей проблемы – если надо сам лез в узкие шахты, щупал все узлы своими руками».
Николай Борисович Карпов и Ефим Павлович Славский на одном из строящихся объектов. 1970‐е гг.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Огромный опыт позволял Славскому «разруливать» сложные ситуации и технологические споры так, что выигрывало дело и никто не остался в обиде. И это также укрепляло его авторитет. Об одном из таких случаев повествует главный конструктор ВНИИ автоматики имени Н.Л. Духова, доктор технических наук Аркадий Бриш: «Я был свидетелем, как один из заместителей Е.П. при поддержке некоторых специалистов хотел получить его согласие на разработку принципиально новой единой системы автоматики для ядерных боеприпасов взамен ранее разработанных и разрабатываемых систем. Е.П. выслушал предложение и сказал, что он как министр должен поддерживать прогрессивные предложения, если они продвигают нас вперед. Если есть альтернативное предложение, то следует сделать образцы новой системы и провести сравнительные испытания старой и новой. Менять же технику по команде без тщательных исследований и учета всех обстоятельств не следует. Так была предотвращена возможность конфликта между несколькими институтами, разрабатывающими вооружение» [39. С. 171].
О том, как относились большие «атомные ученые» к своему министру, кем они его искренне считали «поверх субординации», засвидетельствовал в одном из интервью, данном на пенсии, сам Ефим Павлович: «Зельдович, академик – он с Харитоном на пару все расчеты по атомному оружию делал. Такой изумительно эрудированный физик, такой энергичный, жизнерадостный всегда, я считал, что он меня куда там переживет. Инфаркт. Я не поверил сначала. Он мне года четыре назад принес сборник своих научных трудов, здоровая такая книга, и написал «Дорогому моему учителю на память». Я ему говорю: «Чего ты пишешь, какой я тебе, к черту, учитель, я твою книгу и прочесть-то не могу!» А он говорит: «Так вы мой учитель жизни». Я говорю: «Тогда так и пиши» [97. С. 338].
Отношения главы Минсредмаша с учеными строились на взаимном доверии. Поистине тонкая вещь там, где речь идет о выборе стратегических приоритетов, оценке опасных проектов, да и часто больших деньгах из госказны. Петр Анатольевич Александров, сын академика Анатолия Александрова, поделился с автором этих строк любопытной деталью «внутренней кухни» финансирования проектов в атомной отрасли: «Я как-то спросил отца: как он доставал деньги на свой институт. Он ответил: «Когда были нужны маленькие деньги, каждый в своем подразделении ходатайствовал в профильном главке министерства. Когда нужны средние – заместители Анатолия Петровича шли к начальникам главков и заместителям министра. Если были нужны деньги большие – сам Александров шел к Славскому и тот ему никогда не отказывал: знал, что Анатолий Петрович не попросит на ерунду. Ну, а уж если требовалась совсем большая сумма, то у отца был заместитель, который работал еще в ПГУ у Ванникова и Берии и отец его просил пробить эти деньги «по старым связям».
Опрометчиво будет считать, однако, что доверие Славского к «научному корпусу» министерства было безграничным и здесь царила полная идиллия. В духе того превратного понимания, что ученый может на государственные деньги годами заниматься разными прожектами, из которых не видно практического выхода.
В МСМ научная деятельность изначально строилась принципиально по-другому, чем в Академии наук. Вообще отраслевая наука в СССР всегда была прикладной по определению. Но с середины 1970‐х развилось научное «разнотравье и мелкотемье». Не на шутку расплодившиеся «доценты с кандидатами» активно имитировали бурную деятельность в многочисленных НИИ, метко обобщенных братьями Стругацкими в образе «НИИЧАВО». И эта имитация
