Сергей Киров. Несбывшаяся надежда вождя - Константин Анатольевич Писаренко
Кузнецова ошибалась, полагая, что полиция случайно постучалась в дом под утро 19 июля, начав по какой-то причине облаву во всем квартале. На самом деле облаву учинили для отвода глаз, ибо охранное отделение располагало точными сведениями «о нахождении в этом доме тайной типографии». Но доносчик не ведал, где именно в доме. В итоге полиция подобно двум дамам напрасно проискала то, за чем пришла. И все же трех «рабочих по ремонту дома», которых застала в особняке, арестовала: Кострикова, Попова и Шпилева.
На этот раз «предварительное заключение» затянулось, хотя им так ничего и не смогли предъявить. Даже обыск 29 августа на квартире их официального проживания, у телеграфного чиновника Н.П. Никифорова, не дал результата, кроме социал-демократической «литературы и переписки», что после царского манифеста 17 октября преступлением уже не считалось. Дознание, начатое 14 сентября, успехом не увенчалось. Все трое – опытные подпольщики, лишнего не сболтнули. Не выудив ни факта по сто второй статье Уголовного уложения, им вменяемой (участие в преступном сообществе), в марте 1907 года двоих отпустили. Сергей Костриков остался в тюрьме, ибо перед арестом «гулял» на свободе под залог. Правила поведения он нарушил, за что 16 февраля 1907 года и получил три года крепости, сокращенные затем до одного года и четырех месяцев[55].
В истории с провалом подземной типографии самое интригующее – кто донес о ней. Завербованный охранкой агент? Левинский? Или информацию слили властям оппоненты Кузнецовой в комитете, не одобрявшие того, как Ольга Константиновна тратила партийные деньги?..
11. Два года в тюрьме
Менее чем через месяц после третьего ареста Кострикова, 12 августа 1906 года, в Петербурге на казенной даче премьер-министра на Аптекарском острове эсеры попытались убить П.А. Столыпина. Бдительность охраны помешала им. «Разрывной снаряд огромной силы» выпал из рук террориста во время пререканий со швейцаром. Мощный взрыв убил всех, кто находился в прихожей и соседней первой приемной. Человек тридцать. Из персон, ожидавших приема в двух других комнатах, уцелели единицы. Прочих покалечило. Ранило и обоих детей премьер-министра, стоявших на балконе второго этажа: сына Аркадия и дочь Наталью. Сам же глава правительства не пострадал.
Тем не менее страшное по числу жертв покушение позволило верховной власти прибегнуть к чрезвычайным мерам, воспользовавшись недавним (9 июля) роспуском I Государственной думы. Николай II имел право в промежутках между думскими сессиями издавать законы, которые в течение двух месяцев со дня возобновления депутатских заседаний министрам надлежало вносить в Думу на утверждение. Иначе они по окончании названного срока автоматически аннулировались. Так вот, 19 августа 1906 года монарх подписал положение Совета министров о введении военно-полевых судов «в местностях, объявленных на военном положении или в положении чрезвычайной охраны». Отныне любое гражданское лицо, «очевидно» виновное в «преступном деянии» антигосударственного характера, немедленно отдавалось «главноначальствующей» в регионе персоной под суд, формируемый командиром местного гарнизона из пяти подчиненных ему офицеров. Рассмотрение дела длилось не более двух суток. Приговор приводился в исполнение не позже чем через сутки после оглашения.
II Государственная дума в Таврическом дворце собралась 20 февраля 1907 года. Указанные два месяца истекали 20 апреля 1907‐го. Разумеется, Столыпин не планировал просить у парламента одобрения сего драконовского акта, и потому в его распоряжении было ровно восемь месяцев, чтобы сократить число тех, кто ратовал за вооруженную борьбу с царским режимом, не важно, каким образом: персональным ли террором или всенародным восстанием. Понятно, что офицеры с подсудимыми не церемонились, без сожалений отправляя молодых радикалов на виселицу.
Сергей Костриков в свои двадцать оставался убежденным сторонником насильственного свержения самодержавия. Его подпольная типография с Апполинарьевского переулка могла за лето – осень 1906 года отпечатать немало листовок или прокламаций с соответствующими призывами. Да и сам он мог в речи на митинге прокричать что-нибудь крамольное. И тотчас попасть с подачи томского губернатора полковника К.С. Нолькена в распоряжение военно-полевого суда из пяти офицеров томского гарнизона. Ведь в Томской губернии военное положение действовало с 23 декабря 1905 года…
Похоже, тюрьма уберегла нашего героя от худшего. Если не сразу, то довольно быстро он понял, что ему грозило на воле, о чем красноречиво свидетельствует написанная им автобиография. Упомянув о своем осуждении на «3 года крепости», Киров далее кратко описал, чем жил в заключении: «Столь определенно предусмотренный срок неизбежного пребывания в тюрьме дал полную возможность заняться самообразованием. Библиотека в тюрьме была достаточно приличная. Кроме того, имелась возможность получать всю тогдашнюю литературу, за исключением, конечно, нелегальной. Мешали только зверские приговоры военных судов, в результате которых десятки людей были повешены. Часто по ночам одиночный двор загородной томской тюрьмы оглашался душераздирающими криками прощающихся с товарищами и с жизнью «смертниками», которых уводили на казнь. Но, в общем, заниматься можно было лучше, чем где бы то ни было. Начальство, как будто, даже поощряло такой образ жизни заключенных – спокойнее, меньше тюремных «концертов», голодовок и прочего»[56].
Как ни странно, в автобиографии Киров не упомянул самой неординарной своей тюремной «акции». В августе – сентябре 1906 года с помощью самодельного и удачно припрятанного (за кирпичом в печи уборной) гектографа он и Попов сумели сверстать и размножить два выпуска журнала «Тюрьма» объемом примерно в полтора десятка страниц каждый. С «передовицами» о текущем моменте, хроникой «нашей жизни» (заключенных), художественной прозой и стихами. Событие, согласитесь, уникальное, тем более что в Сибири иных журналов большевистского направления тогда не издавалось[57].
Из автобиографии С.М. Кирова о двухлетнем заключении в тюрьме. [РГАСПИ]
Однако в автобиографии о журнале – молчок, зато немало слов посвящено тюремным расправам с революционерами. Кострикова ещё в крепости поразила и ужаснула мысль о том, что не попадись он в «лапы» полицейской облавы знойным июльским утром, продолжи революционную деятельность в духе демонстрации 18 января 1905 года, то вполне мог оказаться среди тех самых «смертников», чьи прощальные «душераздирающие крики» никак не мог забыть…
Он постоянно представлял себя на месте «несчастных», пытался понять, о чем думает человек, обреченный вот-вот умереть: «11 часов ночи. Делают виселицу. От моей камеры место казней всего в нескольких шагах. А там, в противоположной стороне, под темными сводчатыми потолками мрачных одиночных камер сидят и, с часу на час, ждут смерти пять несчастных… Казни совершаются в 2 часа ночи… Людям осталось жить три часа.
